Я совершенно не умею отказывать людям в просьбах. Жена говорит, что это признак моей слабохарактерности. Может быть.
Господин Торф горячо поблагодарил меня и предложил взять покойника за ноги. Я взялся и мы понесли.
– А далеко ли ещё до кладбища? – спросил я после того как мы прошли пару улиц.
– Кладбище у нас в пригороде, молодой человек, – кряхтя отозвался господин Торф. – Довольно далеко, да.
– Так может быть, – осторожно предложил я, – нам лучше взять такси? Вы не подумайте, что я устал – нисколько, – добавил я, чтобы не обидеть его, – но похоже, что вы несколько утомлены ношей.
– Весьма утомлён, признаться, – не стал отнекиваться господин Торф. – К счастью, мы не понесём его на кладбище.
– Не понесём на кладбище? – удивился я.
– Нет. В нашем городе не принято хоронить самоубийц вместе с остальными покойниками. А в том, что господин Ниппельман покончил жизнь самоубийством у меня нет никаких сомнений. Поэтому мы похороним его у насыпи.
Говорил всё это господин Торф отрывисто, его утомлённые частым дыханием лёгкие то и дело требовали передышки и глотка свежего воздуха.
– У насыпи? – переспросил я – признаться, не столько для того, чтобы уточнить, сколько для того, чтобы осторожно выяснить, далеко ли ещё идти.
– У насыпи, молодой человек. Это совсем рядом, вон за теми домами, у железной дороги.
У него был такой утомлённый несчастный вид, а я почувствовал такой прилив сил оттого, что идти осталось совсем немного, что мне стало жаль его и я предложил ему отпустить руки господина Ниппельмана – дальше, мол, я донесу его один.
– Спасибо, молодой человек, – поблагодарил господин Торф. – Вы очень любезны. В наше время молодые люди редко бывают столь любезны.
Воодушевлённый его незатейливой благодарностью, я взвалил тело на спину и понёс. Было тяжеловато, но я улыбался, когда господин Торф участливо заглядывал мне в лицо и спрашивал: «Вам не тяжело?»
Гораздо хуже было другое: мало того, что я и сам весь промок, так ещё и с мокрого господина Ниппельмана на меня низвергались буквально потоки холодной воды. А перед глазами моими стояла любимая ручка с золотым пером, оставшаяся там, в поезде, вместе с другими вещами. Каково–то мне будет без этой ручки! А ведь это был подарок жены.
Надо сказать, я довольно легко простываю – просто необычайно легко. Стоит мне побыть несколько минут на сквозняке или оказаться под проливным дождём без зонта, – всё, можно считать, что ближайшие дни я проведу в постели, с градусником под мышкой, с тёплым шарфом на шее, и Мадлен – это моя супруга – будет отпаивать меня горячим чаем с лимоном и пичкать всевозможными снадобьями. Вот кому мои простуды в радость, так это моей жене: она, хлебом не корми, любит кого–нибудь выхаживать. Собственно, мы с ней и поженились после того, как она неделю выхаживала меня после очередной простуды.
Вот и сейчас я уже чувствовал, как в горле першит, а где–то внутри меня разгорается пожар.
– Вам не тяжело? – в очередной раз участливо вопросил господин Торф. – Быть может, хотите передохнуть?
– Нет–нет, – отвечал я, – нисколько не тяжело. Господин Ниппельман был на удивление лёгкий человек.
– Да, – согласно покивал господин Торф. – Все говорили, что когда он умрёт, хоронить его будет нетяжело, потому что господин Ниппельман отличался на редкость лёгким, сговорчивым, покладистым характером. Говорят, тяжелы в гробу те, кто много грешил.
– Забавно, – сказал я и чихнул. – Наверное, так оно и есть.
Когда мы наконец добрались до насыпи, я был уже буквально измождён усталостью и разгорающейся во мне простудой.
– Бог ты мой! – воскликнул я, сражённый внезапной мыслью. – У вас же нет при себе лопаты!
Мне даже представить себе было жутко, что сейчас господин Торф всплеснёт руками, засуетится, и после тысячи извенений побежит домой за лопатой, а я буду битых полчаса мокнуть здесь, у насыпи, рядом с телом господина Ниппельмана.
– Зачем бы я нёс с собой лопату, – до странности спокойно отозвался господин Торф. И улыбнулся, показывая мне на инструмент, валявшийся у самых шпал железной дороги. – Тут часто кого–нибудь хоронят, – пояснил он, – поэтому лопата лежит здесь всегда.
– Замечательно! – не удержался я от вздоха облегчения.
Лопата была всего одна, поэтому работа шла не споро. Могилу копал, конечно, я, поскольку господин Торф едва держался на ногах от усталости, да и к физической работе был, кажется, не очень приспособлен. Копать было трудно, потому что непрекращающийся дождь глубоко промочил землю, и она тяжёлыми комьями налипала на лопату. К тому же было скользко и мокро, а вдобавок стремительно темнело. «Не опоздать бы на поезд ещё раз», – думал я, работая без остановки и только ежеминутно чихая.