12
― Похоже, трибуны Колизея готовы нас приветствовать, — сказала Расма. — Ты первый.
― Я иного мнения. — Чикайя взял ее за руку. Ладонь подрагивала. Они больше двух часов просидели в коридоре за стенами impromptu [98] амфитеатра, где собрались Защитники. Черная звуконепроницаемая поверхность перед ними начинала трансформацию, в ней проявлялась дверь.
― Убавь адреналин, прошу тебя, — посоветовала она.
― Не хочу, — ответил он. — Так должно случиться, и будь что будет. Это правильный исход и правильные чувства.
Расма фыркнула.
― Я слышала приверженцев традиционных верований, но это просто смехотворно.
Чикайя подавил желание ответить раздраженно. Если он намерен использовать во благо естественное возбуждение своего тела, надо тщательней следить за цивилизованностью поведения.
― Это слишком важно, — объяснил он. — Я не хочу предстать перед ними тихим и бесстрастным.
― Так что, я буду рациональна, а ты — пылок и страстен? — Расма улыбнулась. — Ну что, стратегия ничуть не хуже любой другой.
У Чикайи ушло шесть дней, чтобы продавить принятие решения, которым допускалось ознакомить Защитников с последними достижениями оппозиции. Процесс этот выдался чрезвычайно запутанным. Оставалось только надеяться, что его хватит. Защитники смогут воспроизвести эксперименты, увидеть те же результаты, прийти к тем же выводам. Он уже видел развертывающуюся цепочку причин, следствий и событий. Она заживет собственной жизнью.
И вот Защитники объявили, что двум Добытчикам будет дозволено выступить перед ними до голосования по мораторию. Он вызвался добровольцем. Он так тяжко работал, подготавливая ситуацию, в которой противники были бы поставлены перед фактами и готовы слушать, и теперь в высшей степени лицемерно было бы отойти в сторонку и поручить ответственный последний этап кому-то еще.
Дверь открылась, и вышел Тарек. Он выглядел скверно, гораздо хуже, чем мог предполагать Чикайя. В стрессовой ситуации усталостный износ тела можно было, как и в любой другой, уменьшить по желанию владельца, но у Тарека были глаза человека, чья совесть алчет жертв более обильных, нежели простой сон.
― Мы готовы, — сказал он. — Кто выступит первым?
Расма ответила:
― Чикайя еще не умастил тело козьим жиром,[99] так что первой пойду я.
Чикайя проводил ее внутрь и отошел в сторону, когда она приблизилась к трибуне. Он смотрел на ярусы сидений, сплошь заполнявшие модуль, и видел звезды только через прозрачную стену над верхними рядами. Тут были и хорошо знакомые ему Защитники, и сотни совершенно неизвестных людей: как и в его родной фракции, у Защитников появилось множество новобранцев.
Аудитория выжидала в полнейшем молчании. На некоторых лицах он заметил печати каменной обиды, кто-то оглядывал его с откровенной враждебностью, но большинство попросту устали, измучились, как если бы более всего им было ненавистно не само присутствие Добытчиков с их неприятными откровениями, а бремя оскорбительного выбора. Чикайя мог их понять. Частью сознания он не желал ничего, кроме как послать куда подальше все, над чем трудился, вытворить что-то, способное обессмыслить дальнейшие усилия, безразлично как, а потом свернуться в комок и заснуть на неделю.
99
Расма намекает как на практику «отпускать козла в пустыню», от которой пошла известная идиома, гак и на обычай гладиаторов, выходивших сражаться на арену, смазывать тело жиром, чтобы оно стало гладким и скользким — это помогало вырваться из хватки противника, проскользнуть под его секирой или копьем, вывернуться из ловчей сети.