Она села, и по аудитории поползли шепотки. Если большинство Защитников и решило никак не реагировать на представленную им петицию, к отдельным членам фракции это явно не относилось. За все время, проведенное на борту «Риндлера», да какое там — во всех своих странствиях от мира к миру Чикайя никогда не слышал, чтобы кто-то высказывал столь бессмысленную и омерзительную точку зрения. Многие культуры активно распространяли свое влияние, многие насмехались над выбором оппонентов и подкалывали их, но ни один даже самый пылкий приверженец Воплощения или бестелесной жизни, ни один даже самый последовательный сторонник планетарной традиции или свободы передвижения никогда не клеймил иные подходы к жизни в таких словах, утверждая, будто они так омерзительны, что уничтожить их без зазрения совести — дело похвальное и настоятельно необходимое.
Эти слова не могли пройти незамеченными. Идея геноцида могла выродиться в нечто едва ли большее, чем фигура речи, однако следовало учитывать, что в новые времена еще не возникала ситуация, когда усилие, потребное для совершения массового убийства, не было так уж непропорционально возможной пользе от него, пусть даже сформулированной языком полубезумным.
Если кто-то до сих пор лелеял мечты возродить кошмары Варварской Эпохи, то шестьсот лет постоянного бегства и открывшаяся возможность наконец отплатить за эти несчастья чему-то абсолютно чужому и непостижимо враждебному казались вполне достаточными аргументами, чтобы девятнадцатитысячелетнему периоду, в продолжение которого ни одно разумное существо не пало от руки себе подобного, настал конец.
Пока Чикайя пытался придумать достойную отповедь, встал Тарек.
бы хотел ответить, если можно.
Чикайя удивленно обернулся к нему.
― О да, разумеется.
Тарек прошел к трибуне и положил руки на импровизированную кафедру. Потом посмотрел вверх и обратился прямо к Мурасаки.
― Вы правы: если за Барьером существует разумная жизнь, то она, скорее всего, не сможет разделить моих целей. В отличие от присутствующих в этой комнате, ведь они по жизни идут почти той же дорогой, что и я, придерживаясь в точности аналогичных вкусов в еде, искусстве, музыке и сексе. В отличие от людей Шура,[102] Картана [103]и Сапаты, которых, потеряв мой родной дом, явился я сюда защитить. Они, без сомнения, отмечают те же праздники, наслаждаются теми же песнями и историями, собираются каждую сороковую ночь, чтобы посмотреть те же пьесы, которые актеры разыгрывают на том же языке, по тому же неписаному канону, как и те, кого я оставил. Если за Барьером существует разумная жизнь, то наладить с ней мы, без сомнения, окажемся не в силах. Существа эти, скорее всего, лишены миловидных мордашек новорожденных млекопитающих, или что мы там принимаем за характерные черты нового человека. Никто из нас не способен вообразить, что потребуется для ликвидации препятствия столь труднопреодолимого, или попытаться применить на практике такие мудреные абстракции, как, например, Общая теорема об интеллекте. Хотя в моем родном мире каждый человек, достигший двадцати лет, обязан был овладеть ее формализмом, так что нельзя исключать, что и по Ту Сторону она повсеместно известна. Вы правы: нам следует снять с себя ответственность за какие угодно моральные суждения и руководствоваться исключительно соображениями естественного отбора. Эволюция так основательно печется о нашем счастье, что никто, рожденный ей подчиняться, не подумает на нее сетовать или восставать против нее. История полна забавных экспериментальных примеров людей, следовавших велению инстинктов по любому поводу. Они трахали все, что двигалось, воровали все, что плохо лежало, разрушали все, что им попадалось на пути. Вердикт, увы, беспристрастен и безличен: поведение, способствующее рассеянию генетического материала в среде, есть залог неподдельного удовлетворения как для тех, кто этим занимается, так и для тех, кто их окружает.
Тарек переменил позу, крепко вцепившись в кафедру, но продолжал тем же голосом:
— Вы несомненно и бесспорно правы: если за Барьером существует разумная жизнь, мы обязаны истребить ее по малейшему подозрению, что она может поступить с нами аналогично. И, руководствуясь этим выводом, мы можем и ко всему остальному подходить с тех же позиций: а именно, что у жизни нет иных целей, кроме стремления поддерживать и воспроизводить себя самое, и систематическое истребление всего, кроме нас, а хотя бы и тех из нас, кто не удовлетворяет критериям безопасности, есть кратчайший путь к этой цели.
Он несколько секунд простоял молча. В комнате опять воцарилась тишина. У Чикайи перехватило сердце от ужаса и стыда. Он никогда не думал, что Тарек способен занять такую позицию, хотя, обозревая ситуацию ретроспективно, он начал понимать, что высказанная Защитником точка зрения присуща тому изначально, и никакого предательства прежних идеалов Тарек не совершал. Наверное, Тарек затем и покинул семью, оставил родной дом и друзей, чтобы сражаться за их будущую безопасность, и самим актом прибытия сюда он преобразовал себя из представителя определенной культуры в защитника более универсальных представлений о должном. Может, он и фанатик, но если так, то движет им идеализм, а никак не лицемерие. Если за Барьером обитают разумные существа, сколь угодно чуждые ему, он все равно меряет их той же меркой, с какой подходит ко всем остальным.
Тарек сошел с трибуны. После него встал Сантуш, еще один новоприбывший, и произнес пылкую речь в поддержку Мурасаки, используя примерно так же леденящие кровь выражения. Когда он закончил, полдюжины человек подхватились с мест и принялись наперебой перекрикивать друг друга.
Тарек с некоторым трудом восстановил тишину.
— Есть ли еще вопросы к Расме и Чикайе, или же нам целесообразно перейти к внутрифракционным прениям?
Вопросов не оказалось. Тарек обернулся к ним.
― Я должен попросить вас покинуть собрание.
Чикайя бесстрастно ответил:
― Удачи.
Тарек неохотно улыбнулся в ответ, точно пытаясь показать, что они оба в конечном счете могут преследовать аналогичные цели, отстаивая их по-разному.
Потом сказал:
― Не знаю, как долго это будет продолжаться, но мы не выйдем отсюда, пока не примем решение.
Выйдя в коридор, Расма повернулась к Чикайе.
― Откуда они? Мурасаки и Сантуш?
― Понятия не имею. В их сигнатурах это не указано.
Он проконсультировался с кораблем.
― Они оба прибыли с Пфаффа,[104] но истинное происхождение предпочли не разглашать.
― Откуда бы они ни оказались, напомни мне в случае чего, чтоб и ноги моей там не было.
Ее затрясло. Она безвольно обхватила себя руками.
― Стоит ли нам дожидаться их вердикта? Он может последовать и довольно нескоро. Им все равно придется огласить его публично.
― Ты о чем? Не думаю, что нам стоит возвращаться в Синюю Комнату.
― Как насчет моей каюты?
Чикайя расхохотался.
― Ты себе даже не представляешь, как это сейчас заманчиво звучит.
― Именно так оно и должно прозвучать.
Расма взяла его за руку, и он понял, что она не шутила.
― Эти тела быстро обучаются. Особенно если сохранилась память о прежнем увлечении.
― Я думал, с этим все кончено, — сказал Чикайя.
― Это персистентность как она есть.
Она повернулась к нему лицом.
― К кому бы ты ни был до сих пор привязан, обещаю, что воспоминания о нашем заочном соревновании вылетят у тебя из головы и больше никогда не вернутся. — Она усмехнулась собственному преувеличению. ― Ну или, по крайней мере, я все для этого сделаю, если ты посодействуешь.
Чикайя лишился дара речи.
Ему все в ней нравилось, но какая-то очень глубокая часть его личности все еще вела себя так, точно держаться от нее подальше было делом чести.
Он попытался подобрать нужные слова.
― Я в семь раз тебя старше. У меня тридцать один ребенок. Шесть поколений моих потомков старше тебя.
102
Планета названа в честь немецкого математика еврейского происхождения
103
Планета названа в честь французского математика
104
Планета названа в честь немецкого математика