— Я проведу вас внутрь, — сказал он. — Менеджер клуба — мой друг. Я скажу ему, что вы мои почетные гости.
Почетные гости! Наверное, Янн совсем не был ханжой.
— Располагайтесь! — пригласил нас менеджер. — Однако, помните: публика только смотрит, никакого участия.
Мы вошли в тускло освещенную комнату, натыкаясь друг на друга, пока глаза не привыкли к темноте.
— Мне померещилось, — пошутил Джимми. — Или мы здесь единственные, на ком одежда?
В следующие два часа мы совершенно позабыли о Эве фон Цеппелин. Шоу полностью захватило нас. Вокруг ходило столько красивых женщин, как минимум пару дюжин. Некоторые подносили напитки, остальные участвовали в представлении — и они играли вовсе не Шекспира. Мы сидели на расстоянии вытянутой руки от сцены, на которой одна из обнажённых девиц ласкала себя перед публикой: со стоном, крича, извиваясь, возбуждаясь.
— Я кажется, влюбился, — шепнул Бонзо.
— Я думаю, она тоже, — ответил Плант. — Жаль, но она любит только себя.
Вскоре к девушке присоединилась подруга, и парочка занялась любовью. Третья девушка не заставила долго ждать. Потом четвёртая. Дальше в дело пошли вибраторы. Они были похожи на одну большую счастливую семью.
— Простите, — заорал Бонзо. — Девчонки, вам правда платят? Я готов за просто так сделать это! Я не вру!
Бонэм пошел на сцену, схватил вибратор у одной из девушек, потеребил его какое-то время, пока не удалил батарейки. Затем вернул обратно.
— Подруги, вы должны отрабатывать свои деньги, — старался он перекричать громкую музыку. — Не позволяйте современным технологиям делать всё за вас.
Остальные мужчины в зале сидели робко, они явно обалдели от нашего нахальства.
— Одна из этих девушек — моя сестра, — пояснил Бонэм испуганному клиенту. — Мама попросила присмотреть за ней, чтобы она не впуталась в неприятности.
В Лондоне мы никогда не видели ничего подобного. Мы пробыли там еще час, но ничего нового не увидели — тот же грубый секс, которым лучше заниматься, чем наблюдать, но жаловаться было не на что. По дороге в отель Роберт обратился ко мне: «Ричард, когда мы снова приедем в Копенгаген, позаботься о том, чтобы клуб попал в нашу развлекательную программу».
Через четыре месяца, перед приездом в Данию, я позвонил в тот же клуб.
— Мы хотим зарезервировать клуб только для нас в субботу вечером. Какова типичная выручка в этот день? Мы вам полностью возместим.
Во второй наш визит в клубе были только девочки и мы. На словах кажется, что ситуация идеальная, но весело, как в первый раз, уже не было. Возможно, из-за того, что мы видели шоу, или же потому, что мы сами устраивали подобные представления в номерах отелей. А там публике разрешалось участвовать! К тому же, в клубе кроме нас больше никто присутствовал, шокировать поведением было некого. Будь то Карнеги-холл, или секс-клуб Копенгагена, нам нравилось находиться в центре внимания. Только в секс-клубе бывали конкурирующие организации.
Во время нашего посещения Копенгагена у нас были и другие интересы, а не одни секс-клубы. Мы много времени проводили в художественных галереях. Особенно Джимми усердно покупал произведения искусства. Но вообще, мы по-разному занимали своё время.
По предложению Питера, мы согласились устроить пресс-конференцию в расположенной недалеко от Строгета арт-галереи. Репортёры, критики, руководители музыкальных компаний заполнили помещение. Шампанского и закуски было вдоволь. Какой-то музыкальный критик достал меня и Бонэма своими напыщенными разглагольствованиями то об одном, то о другом, ни одна тема нас не интересовала.
— Когда рок-группа достигает успеха, я уверен, что она теряет что-то, — вещал он. — Я думаю, они теряют голод, придающий интенсивность их музыке. Вы, парни, должны быть осторожными. Не хотел бы, чтобы подобное приключилось с вами.
Затем его внимание привлекла картина в стиле поп-арт. Он начал анализировать её, испытывая наше и без того почти лопнувшее терпение.
— Она напоминает мне Лихтенштейна, а местами Раушенберга, — говорил он. — Она такая волнующая, удивительно просто.
Бонзо повернулся ко мне и прошептал:
— Что за херня!
— Когда я гляжу на картину, — продолжал критик, — я вижу такое сильное заявление против абстрактного экспрессионизма.
Бонзо не мог больше терпеть:
— Хотите узнать, что я думаю об этой картине?
— Конечно, хочу, — ответил критик робко.
Бонзо подошёл к картине, снял её со стены и заорал: