Выбрать главу

Позже тем же вечером, как у нас вошло в привычку, мы час провели в баре гостиницы, где я попытался не позволить своему скверному настроению омрачить наше с ним общение, хотя, возможно, было очевидно, что меня что-то раздражает, поскольку он спросил, что не так.

– Почему что-то должно быть не так? – ответил я. – Совершенно приятный день.

– Вы, кажется, просто-напросто немного не в духе.

– Это усталость, не более того. Но вы же сами получили удовольствие, правда? Кажется, за обедом вам все очень понравилось.

– Я в восторге, – увлеченно отозвался он. – Все эти писатели! Я и себя таким же почувствовал.

– Так и есть, – упорствовал я, хотя уже какое-то время он не давал мне читать ничего нового.

– Нет, – сказал он. – Пока не допишу роман. Вообще-то – пока не издам роман.

– Ну, для того чтобы роман дописать, его нужно начать, – сказал я.

– О, но я уже! – сказал он мне. – Я не упоминал? Наконец мне пришла в голову мысль. Сюжет. И я просто сел и начал писать.

– Понимаю, – произнес я. – И вы намерены мне сказать, о чем он будет?

– Пока нет, – ответил он, качая головой. – Штука в том, что я насчет такого суеверен. Вы не станете возражать, если я пока просто позанимаюсь им, а рассказывать подробно не стану?

– Я вовсе не возражаю, – сказал я, хотя на самом деле возражал очень сильно. – Поступайте так, чтоб это приносило вам счастье. А ваш сосед по обеду, этот испанский романист, – он вам посоветовал что-нибудь?

– Мы вообще-то не о книгах говорили, – ответил он.

– А о чем же вы тогда разговаривали?

– О его жене, главным образом. И его любовницах. У него их несколько.

– Мне удивительно, что вы смогли такое выдержать.

– Он мне дал свою карточку и сказал, чтобы я, если когда сюда вернусь, его отыскал.

– Вы уж точно знаете, как нас коллекционировать, не правда ли? – спросил я. – Писателей, в смысле. Вас никогда не тянет к кому-нибудь менее состоявшемуся? К другу-сверстнику, быть может? Хотя, предполагаю, немудро вам будет отвлекаться от работы.

– Счастливее всего я сам по себе, – произнес он. – А если бы мне хотелось общества… – Он осекся и показал куда-то в вестибюль за моим плечом. – О! – произнес он. – Смотрите, кто вошел только что.

Я повернулся и увидел, что в вестибюле, озираясь, стоит Дэш Харди – явно ищет кого-то, кто его бы узнал и выказал требуемое обожание. Должно быть, он поселился в одной с нами гостинице, и сердце у меня ушло в пятки: наверняка он тоже нас заметит и испортит нам вечер, навязавшись за наш столик, затем станет бесстыже флиртовать с Морисом, меж тем изрекая оскорбительные двусмысленности, похоже, особенно призванные смущать меня. И впрямь я был уверен, что он нас заметил: он улыбнулся в нашу сторону, приподнял руку вроде бы помахать, но затем, как ни странно, отвернулся и двинулся к лифтам. Я перевел дух.

– Ну и слава богу, – сказал я. – Терпеть его не могу.

– Вы сказали, что я должен сосредоточиться исключительно на своем творчестве, – произнес Морис, пренебрегая моими словами. – Но вы же себе позволили отвлечься в начале своей карьеры, правда? На Оскара, в смысле. Поэтому, быть может, немного отвлекаться – это хорошо?

– Не понимаю, о чем речь, – проговорил я.

– Когда мы были в Риме, вы мне рассказывали, как познакомились с Оскаром. Тогда вы еще не сосредоточились на писательстве, а слушались своих желаний, верно? Эти желания, кстати, как-то развивались потом?

Развивались они так, как такое и развивается, сказал я ему. Два подростка, у которых много общего между собой, живущие в страхе войны, изображающие преданность отечеству, к которому не питают никакой внятной привязанности. В тот вечер в таверне у Бёттхера что-то сомкнулось между Оскаром и мной – быть может, потому что мы так напились, наверное, потому что у нас обоих имелись художественные амбиции, но какова б ни была причина, мы очень быстро стали близкими друзьями. Кроме того времени, когда он работал в отцовом кафе, рисовал дома или мы оба ходили на собрания гитлерюгенда, мы в основном держались вместе, делились друг с другом мыслями, обсуждали романы и художников, планировали себе то, что, как мы надеялись, станет нашим необычайным будущим. В тот период его собственная работа значительно развилась, и он теперь доверял мне этюды той девушки, чей набросок я видел у него в блокноте в наш первый вечер. На его рисунках она никогда не смотрела на него и всегда была обнаженной, но в том, как он ее рисовал или говорил о ней, не было ничего сладострастного. Уверенный, что я не вынесу, если он скажет мне, настоящая это девушка или воображаемая, я никогда не спрашивал, как ее зовут, да он и сам не сообщал ее имя, но очевидно было, что если девушка эта и впрямь настоящая, то сколь сокровенны бы ни были их отношения, теперь они воссоздавались в его произведениях, а те становились попросту все лучше и лучше. Моя же работа, напротив, страдала, я оказался неспособен сосредоточиться на вымыслах, когда думы мои целиком посвящались Оскару. Возможно, это кажется необычным, сказал я Морису, что мы никогда не разговаривали ни о чем романтическом, ни он, ни я, но в те дни мальчики были другими, нежели сегодня. Я не лез в его сердечные дела, а он не расспрашивал о моих. Такие разговоры только смутили бы нас обоих.