Он знает, что ее удержат и уведут футы – у них есть приказ.
Тук-тук-тук.
Маятник мерно стукался об деревянное основание, отсчитывая секунды сладкого торжества.
Его хотелось смаковать и растягивать, наслаждаться в полной мере, безоглядно утонув.
Шредер нахмурился, изучая сложную роспись на потолке. Что же отравляло его идеально сработавший план? Что же мешало в полной мере отдаться чувству победы?
«Рафаэль!!!»
Злость туманит взгляд красной вспышкой, сливаясь с ободранной банданой черепахи, которая медленно оборачивается.
Леонардо, увернувшийся от смертельного удара, откатился прочь, да Шредер и не торопился убивать его сразу – пусть сперва в полной мере хлебнет отчаяния и боли. Пусть заплатит за то, что Караи влюбилась в него.
Следовало ожидать, что ни решетки, ни охрана не смогут удержать огненный смерч, и он непременно появится здесь, своим внутренним зверем учуяв, что самое его дорогое будет этой ночью на этой пристани.
«Уродливая, искалеченная, слепая дрянь? Да что в нем такого-то, Рафаэль?! Какого демона ты топчешь все, что могло бы быть у тебя?! Я бы и так тебе его отдал потом, когда получил бы все желаемое».
- Рафаэль!
Шредер оборачивается на крик и видит Й’оку.
В черном, со знаками клана Фут на груди и рукавах, кимоно, в черной маске, закрывающей изуродованное лицо. С теми самыми знаками, что самим его ничтожным появлением на свет ему положены.
И он видит слепой взгляд огромного синего глаза, что устремлен на Рафаэля.
«Да как ты смеешь?! Ты должен упасть мне в ноги с благодарными словами за мое прощение и твою оставленную тебе никчемную жалкую жизнь! Ты должен на меня смотреть и моего снисхождения ждать, как спасения! Я же простил! Я-тебя-простил!!!»
У горла Й’оку возникает нож, не дающий дернуться в сторону красной черепахи, которая крушит футов, давая своему проклятущему братцу шанс вырваться из западни.
«Миднайт! Ты моя умница. Жадная, отвратительная насквозь лживая мразь! В этот раз ты как нельзя кстати, хотя, я уверен, не для меня ты стараешься и не ради меня примчался сюда сегодня!»
Шредер переводит взгляд на Рафаэля, который на долю секунды застывает около Леонардо, устало стряхивающего красное с клинков.
Зеленое врезается в черное.
Глаза в глаза.
Боль в торжество.
Решение в ультиматум.
Рафаэль что-то говорит брату – по губам не прочесть – и одним коротким выдохом-движением бьет его саем в бок. Туда, где нет поганого панциря! Туда, где лезвие пропорет кожу и разорвет нутро. Тем самым полностью подтверждая свою покорность и обрекая Леонардо на смерть.
Они бесконечно долгую секунду смотрят друг другу в глаза, пока Рафаэль отталкивает брата, спихивая с пирса в океан.
И на него бросается Кодама.
Сносит с ног, вцепляясь в шею, бьет локтем в лицо, что-то орет.
«Горячий придурок! Но и ты станешь моей послушной игрушкой в свое время».
Шредер дает знак футам перехватить Миднайта, который отчаянно пытается удержать своего старшего брата, так и не убрав от его шеи нож.
«Еще зарежет чего доброго в припадке своей прекрасной любви. Рано. Й’оку еще захочет зарезаться сам. Ах, простите, Кадзэ».
Рафаэль перебрасывает через себя Кодаму, отправляя в воду следом за Леонардо, и вскакивает на ноги, дергаясь в сторону Миднайта.
«Убьет!»
Шредер в несколько прыжков оказывается рядом и успевает принять на штыки сай.
- Не смей! – рявкает он.
- Пошел ты! – сталь высекает искры о сталь. – Я убью его. Кадзэ! Я здесь! Я с тобой!
- Не в этот раз! – Шредер с коротким выдохом вгоняет свои штыки Рафаэлю в ногу и проворачивает в ране, взрезая мышцы. – Не в этот раз.
Вот это мешало, конечно же.
Это отчаянно портило картинку сладкого торжества.
Они предали.
Все, как один, словно сговорившись втоптать в песок пирса верность ему.
Караи. Дочь, наследница, надежда и лелеемая месть.
Рафаэль. Надежный, беспринципный, циничный.
Предали, предпочтя уродов, которым самой природой тут быть не положено.
Бросили ему вызов.
«И заплатят за это!»
Боль выдернула из холодного черного водоворота, заставив открыть глаза.
В нигде было хотя бы только холодно.
Здесь было люто больно, холодно и сухо во рту.
Раф приоткрыл глаза, с коротким стоном перевалившись через горящую огнем руку и плюхнувшись на живот.
Болело, казалось, все тело. Просто где-то чуть больше, а где-то терпимо.
Болела душа.
Болело сердце.
Он словно весь превратился в сгусток плавкой боли, которая изменяя свои формы, как пластилин в руке мастера, вскрывала одно воспоминание за другим.
«Кадзэ!»
Боги, сколько же он этого ждал! Сколько он верил, знал, доказывал сам себе и старался прозреть сквозь слепоту окружающий мир.
Не ради света, конечно, и не ради его красоты.
Ради того, чтобы знать, что вокруг, чтобы знать, куда дойти и где отыскать.
«Кадзэ!»
Крик. Нож.
Взгляд.
Шредер ждет, глядя прямо на него.
Миднайт (ублюдок, каких еще не видывал свет!) успеет чиркнуть ножом по горлу. И даже убив его после, Раф ничего не вернет. Потому что это будет после, потому что это не даст снова обнять Кадзэ, потому что это уже ничего значить не будет.
Выбор прост.
- Прости меня.
Он поворачивается к Лео.
Лео старший. Он мудрый, как мир, он любит их всех и его, Рафа, тоже.
Наверное, даже чуть больше, чем прочих.
Он поймет.
Он точно-точно простит.
«Почему в твоих глазах столько муки, брат? Ты же никогда не жалел ни себя, ни о себе, если знал, чем можешь пожертвовать ради любого из нас. Ты же столько раз говорил мне, что отдашь все, даже жизнь, за счастье родного брата… прости меня, Лео, можно сегодня я возьму чуть больше, чем твоя жизнь?»
Сай с хрустом входит туда, куда Раф направил его, чуть докрутив на последних сантиметрах, чтобы уж точно не промахнуться.
Лео простит.
Раф – никогда.
Он сталкивает брата с пирса, отдирая от себя его пальцы, сжавшиеся на предплечье в последней короткой мольбе, и успевает обернуться к Кодаме.
А вот этот не простит точно.
Как и сам Рафаэль.
Этот убил бы, и Раф даже рад бы это позволить, но только не сейчас и не сегодня, потому что ему нужно дальше. Нужно точно знать, что с Кадзэ все будет хорошо.
Приподнявшись на руках, Раф подтащил себя к толстым прутьям решетки и уперся в них лбом, оглядывая низкий подвал. Криво усмехнулся сам себе и качнул головой.
- Рафаэль.
Тихий голос заставил вздрогнуть и повести плечом.
Из черноты соседней клетки на него глянули ясные продолговатые глаза.
Ночные волны взорвались высоким фонтаном брызг, выпустив на поверхность плосконосую голову, облепленную грязной банданой.
- Сейчас. Вот чуть-чуть еще потерпи, ладно?
Кодама выдернул за собой следом на поверхность Лео и поплыл к берегу, едва видневшемуся в лунном свете.
- По лунной дорожке поплывем. К самому горизонту и дальше, и найдем однажды Бофу, да, дядя Раф?
Рыкнув на себя, Кодама мотнул головой.
Вот она, лунная дорожка, качается на волнах, вот он плывет по ней и тащит к берегу чужую жизнь, намертво вцепившись в нее и боясь потерять.
«А Миднайт сказал, что никто по ней не возвращается. Врал, обмудок! Во всем врал! И Бофу тоже вернется ко мне. И дядя Раф…»
Поймав волну, Кодама позволил ей выбросить их обоих на песок, кувыркая в белой кипени. Он хорошо понимал, что ему не хватит сил выволочь дядю на песок самому, и они просто утонут у самого берега, нелепо и крайне досадно. Лучше уж воды нахлебаться.
Кодама проехался пластроном и носом по мелкой гальке, ободрав лицо, и торопливо подтащил к себе Лео, ожидая, когда вода откатится и оставит уже их в покое.