А эта кучка, не успевшая свалить или осознать, тоже скоро что-нибудь решит и всё, останутся о них одни воспоминания.
Тем временем чувиха вырядившееся в тёмное-зелёное платье с подъюбником, всё ради того, чтобы выделяться из толпы, как они это называют — жлобов или что-то в этом роде, которые, по их мнению, одеваются в совпаршив — их ругательное название одежды СовПошива, и сделав из волос венец, продолжала жевать смолу лиственницы, цокала языком на манер взрыва, в ожидании опознания.
— Алиса Владимировна вы узнаёте кого-нибудь из них?— спросил Закамский.
Она рентгеном прошлась по каждому из нас, просвечивая насквозь по одному, именно таким взглядом, по-другому не объяснить её резко округлившиеся глаза.
— Не. Ни один из этих с олдовым не хилял.
— Точно, вы уверены?
— Да, на все сто.
— Хорошо, а что для вас являлось главным запоминающимся признаком?
— Сейчас попытаюсь вспомнить, — ответила чувиха, и стала смотреть глазами в верхний правый угол.
— Повторите, пожалуйста, свои показания, возможно это вам поможет вспомнить, — попросил Закамский.
— Значит я хиляла в хату в районе десяти или одиннадцать вечера, когда заметила олдового жлоба и молодого, идущих в сторону южного кордона. На олдовым был тренчкот, после того как они с приятелем прохиляли через площадь, он вроде передал молодому жлобу манюшки.
— Можно было и по-русски рассказать, — недовольно проговорил Закамских и повернулся к понятым, — гражданка Чайкина Алиса Владимировна возвращалась с вечеринки друзей к себе домой, когда заметила гражданина Доронина Евгения Захаровича, ныне погибшего в компании с молодым человеком, который предположительно получил деньги на углу одного из корпусов завода, — Олег Петрович объяснил слова чувихи понятым.
— Вспомнила! Когда молодой прошёл под фонарём, я сразу обратила внимание на цвет волос, он — блондин. Ещё удивило по началу, что коротко стриженный, обычно блондины гордятся своими волосами, но потом допёрла, это для удобства надевания спец костюма институтского, был раньше у меня парень, по этой же причине коротко стригся.
— Так так, — Закамский постучал карандашом по столу, — блондин, короткостриженый это важно, но вот ваш вывод — чушь полная.
— Ну, извините, что знала, то сказала. А если не устраивают мои показания, могу их вообще не давать, — психанула чувиха.
— Успокойся. Всё устраивает, — сухо и коротко ответил Олег Петрович.
— Можно я похиляю отсюда?
— Подожди, хилять она собралась. Понятые свободны.
Сержант открыл дверь и ушёл вместе с понятыми.
— А вам гражданка Чайка придётся помочь составить нам фоторобот преступника.
Я только сейчас заметил, за соседним от Закамского столом человека и диапроектор, всё это время его скрывала стена из двух понятых.
— Фёдор Яковлевич, давайте поможем составить девушке фоторобот, — закончив что-то записывать в бумаги и закрыв папку, Олег Петрович обратился к соседу за столом, с уважением.
— Конечно, давайте, — ответил художник и нацепил очки.
— Вы помните его форму лица? — уточнил он.
— Слегка, но если увижу обязательно, вспомню.
Дальше художник менял карточки с лицами, каждый раз уточняя “это?”
– Вот это, — не прошло и пяти минут, проговорил Алиса, а про нас как будто забыли, сержант только вернулся и забрал уголовника в наколках.
— Хорошо, теперь перейдём к глазам, — ответил Фёдор Яковлевич и положил карточку слева от диапроектора, чтоб не затерялась в расположенной справа картотеке.
Глаза нашли быстро, нос тоже, рот вообще с одного раза.
— Белов глянь, знаком тебе? — мне показали по очереди все карточки, в голове сложилась картинка.
— Где – то я его видел, но не вспомню, хоть убей.
— Плохо. Фёдор Яковлевич рисуйте портрет, займёмся поисками, пока поздно не стало, — оставшись недовольным после ответа, дал команду Олег Петрович.
— А что со мной? — напомнил я о себе.
— Вечером всё узнаешь?
— Сержант, — открыв дверь, крикнул в коридор Закамский, — последнего уведи.
В камере после допроса меня ждал поздний завтрак.
Дверь закрылась с писком, заставив вздрогнуть.
— Блин, — выругался я, распрыскав чай на поднос, — только мышей и крыс мне тут не хватало.
Терпеть их не могу!
Опять выпил одним глотком горький чай, съел пол миски похлёбки и краюшку хлеба. Настроение поднялось, к тому же свидетель подтвердил, что в тот вечер ни я был с Дорониным, поэтому хотелось дожить до освобождения, а не умереть с голодухи.