— Полюбил… — дрожа, простонала Васса, и опустила безвольные руки. Сколько ни старайся — не стереть всех слез. Сколько ни плачь — не выплачешь горе. — Я тоже полюбила тебя. Люблю тебя! И не покину, слышишь?!
Разлом над головою чернел. Месяц-ладья трепетал на цепях — вот-вот, сойдет с привычной колеи и покатится вниз. Частокол, осаждаемый чудищами, клонился и грозился рухнуть.
Васса не смотрела туда, а только на Хорса. Сколько нежности в его взгляде, сколько тепла. Неужели всё было напрасно?
— Прости… — прохрипел Хорс. — И помни… Любовь… вот то, что делает даже машину… человеком… Спасибо за всё…
Он хотел проговорить что-то еще, но глаза его закатились, что-то щелкнуло у виска — у Вассы зашевелились волосы, когда различила трещину над ухом, где не было шнуров, зато поблескивали залитые серебрянкой железные внутренности, сновали бело-голубые огни и что-то попискивало, скрежетало и тихо гудело, будто в улье.
Она коснулась пальцами трещины — и голова Хорса распалась надвое. И там, в нутряной темноте, блеснула и с тишим шорохом выдвинулась серебряная пластинка. Повинуясь какому-то неясному порыву, Васса подхватила ее и с некоторым усилием вытянула из ложбинки. Тотчас глаза Хорса погасли, точно кто-то выключил свет в глубине его головы, и рот остался приоткрытым — только не вышло из него ни звука. Мигнули в последний раз голубенькие искры на шнурах.
— Он умер, — донесся жесткий голос Ивы. — Идем же!
Васса больше не плакала: слезы куда-то пропали, пропал и страх. Бережно спрятав пластинку на груди, Васса склонилась и поцеловала Хорса в лоб. После, подобрав лучевую пищаль, повернулась и, пошатываясь, побрела назад, к терему, к оставленноу кораблю.
«… люблю… люблю…» — колотились и множились услышанные от Хорса слова.
Грудь сдавливало железными тисками, но оставалась надежда: если не здесь, то там, на небе, она отыщет возможность вернуть Хорса к жизни. Ведь если мог он — сможет и она?
Сзади, за спиною, раздался ужасный грохот.
Быстро оглянувшись, Васса увидела, как рухнул частокол. Выстрелы участились, воздух раскололи новые крики, рев хлынувших в город чудищ, гул огня.
— Китеж уже не спасти, — бесцветно произнесла ускорившая шаг Ива. — И Тмуторокань не спасти…
— Я спасу! — упрямо процедила Васса. — Я знаю, как. Во имя Якова. Во имя моих родных…
Теперь они бежали.
Наперерез выскочил мертвяк — Васса сбила его огненной плетью, а Ива вдавила сапогом безволосую голову, оставив чудище дергаться и дотлевать в грязи. Ее кто-то схватил за ногу: из-под земли, выворачивая чешуйчатое тело, тянулся червь. Его круглый рот, усаженный зубами-иглами, походил на небесный разлом. Васса снова вскинула плеть, но под ногами поплыла земля, и девушка не удержалась, рухнула на колени, с ужасом наблюдая, как чешуйчатый хвост оборачивается вокруг Ивы.
Используешь плеть — заденешь полуденницу.
Ива еще боролась, но щеки ее стали из бледных пунцовыми, глаза закатились.
Вспомнив о лучевой пищали, Васса выхватила ее. Как же стрелять? Пальцы лихорадочно шарили на гладкой рукояти, нащупали кнопку. Нажала — из раструба вырвался луч — бесшумный, тонкий. Коснувшись червеобразного тела, пропал. Зато чешуя рассыпалась прахом и червь, разрубленный лучом надвое, опал к ногам Ивы бездыханной тушей.
Васса спихнула останки сапогом. Тяжело дыша, Ива поднялась на ноги, откинула со лба крашеную прядь.
— Спасибо, сестра, — прохрипела. — В какой раз спасаешь…
— И надо спасти многих других, пока не поздно, — ответила Васса. — Отдышалась?
Вместо ответа Ива бросилась вперед, прихрамывая, но стараясь держать шаг.
В тереме так же темно и пусто. На всякий случай, Васса вернула Иве плеть, сама же шла медленно, вскинув лучевую пищаль. Но никто не выскочил к ним из темных горниц, никто не помешал. Так, вдвоем, добрели они до места.
Наперерез им ринулся огонек.
— Хват, ты?
Васса едва успела отвести руку с пищалью, чтобы не выстрелить в оморочня. Тот радостно заплясал у лица, повел в глубину, к застывшей громаде челна.
— Где княжич? Сбежал?
Хват неопределенно замигал и на полном ходу влетел в распахнутую дверцу.
Васса последовала за ним.
Ива колебалась.
— Что же ты?
Полуденница оглянулась через плечо, вздохнула тоскливо.
— Всю жизнь прожила тут, — сказала она. — Всю жизнь стерегла Китеж от врагов, а теперь и сделать ничего не могу. Погиб Китеж. И мы погибнем, если останемся. Уходить надобно, а боязно. А ну, как не поднимем?