— Не успел вернуться сокол-князь, не увидел в последний раз своего соколика, — простонала она.
— Послали ему горькую весть с пустельгой, — ответил тысяцкий. — Даст Сварг, успеет к тризне.
— Уезжал за чудом исцеления, а вернется к могильному камню! Ох, лихо! — княгиня накрыла собой сына, точно загораживая его от неприветливого мира, который принес столько страданий.
Затрубили трубы. Засвистели, взрезая яров воздух, нагайки девиц-полуденниц. Вихрем мчалась младшая дружина через княжий двор — легкие, как соколицы, яростные, как блиставицы. Ветер взметал по их следу пыль да листья.
В отдалении послышались заполошные голоса.
— …не велено!
— …куда?!
— …стой, ерохвостка!
Загрохотали сапоги, захлопали двери. Поднырнув под скрещенными бердышами, в горницу ворвалась полуденница. Щеки пунцовые, глаза — блиставицы. Остриженные волосы с выкрашенным в кумач чубом перехвачены траурной лентой. Вбежала, юркнула к постели, да и припала горячими губами к бескровному рту княжича. Княгиня так и обмерла. Первым очнулся тысяцкий.
— Что творишь, бесстыжая?! На колесо захотела? — оттащил за руку от покойного.
Девка даже губы не обтерла, вскинула подбородок:
— Пусть на колесо! Зато теперь княжич целованный! Пред Сваргом мужчиной предстанет!
Княгиня прижала к запунцовевшему лицу ладони.
— Стража! — взревел тысяцкий. — Взять девку! В острог!
— Стой! — княгиня отмерла, ухватила за руку. — Не нужно стражу! — обернулась к девице. — Как зовут тебя?
— Ивица, светлая княгиня.
— Сватали мы Рогдаюшко, а поженить не успели. Права ты, Ивица-полуденница, не гоже отроку небесным войском повелевать. Пойдешь Рогдаю в невесты?
За спиной вздохнул тысяцкий, ахнула, не сдержавшись, нянька. Где оно видано, чтобы живая за мертвого шла? Княгиня ждала, пытливо вглядывалась в лицо полуденницы.
— Пойду, — смело ответила та.
Княгиня склонилась над сыном, сняла с его руки медный браслет.
— Во имя Сварга Тысячеглазого, в Прави и Нави храните верность друг другу, — надела браслет на тонкое запястье Ивицы, протянула ножницы. Девчонка не мешкала, одним махом остригла несколько крашеных прядей, бросила на грудь покойного.
— В Прави и Нави, — повторила вслух. — Клянусь.
Княгиня прикрыла глаза, взяла в обе ладони лицо девицы, поцеловала в лоб.
— Войдет теперь Рогдай в Сваржьи чертоги не отроком, но мужем. Благодарствую от сердца, Ивица-полуденница. Ступай же.
Поклонившись, девчонка направилась к дверям, но, уходя, нет-нет, да и оборачивалась через плечо, крутила дареный браслет.
— Теперь все, забирайте, — сказала княгиня, не размыкая век.
Прозвучали те слова сигналом, и вторил им громовой раскат снаружи. Катились черные, тяжелые тучи, тащили на своих горбах грозу.
Подхватил лекарь невесомое тело Рогдая, прижал, как дитя. Сколько боролся за него, сколько молил у Мехры — не вымолил. Нес бережно, раздевал, не тревожа, а после обмыл в розовой воде да вытер насухо. Лежал Рогдай на железном столе, но не чувствовал холода.
Людова соль зарождалась в печени, и взять ее — значит, высвободить вольную душу. Резать надлежало аккуратно, дабы рана вышла небольшой. Пусть и не видно будет под кафтаном, а все-равно материнское сердце болеть будет, будто это его резали, его потрошили, из него людову соль тянули.
У княжича ее немного, видать, по болезни не нажил. Зато белая да плотная, от тканей легко отходила, быстро застывала в подставленной колбе.
Лекарь вычистил ранку, обтер тряпицей, после зашил мелкими и аккуратными стежками. Ювелирная работа, последняя работа в его жизни не простит княгиня, что не излечил наследника, колесует сразу после тризны, поднесет Сваргу кубок, наполненный кровью. У лекаря самого сын подрастал, сиротой останется — ну да что теперь?
За окном ослепительно сверкнула блиставица, выбелила стены холодным светом, растеклась по мертвому лицу княжича. Следом, точно из пушки, ударил гром.
В тот же миг мертвый Рогдай открыл глаза.
— Ви… дел… свет, — произнес он глухо, едва ворочая окостенелым языком. — Терем… где спит Триглав… когда он пробу… дится… мир сломается.
Выронив иглу, лекарь в беспамятстве повалился навзничь, и не увидел, как снаружи над Китежем треснул небесный свод.
Глава 11. Лекарское искусство
— Мертвяк — он и есть мертвяк, — рассудительно сказала Беса, успокоившись и поразмыслив. Сидела у печи, прихлебывали из блюдца травяной отвар. — Ни разума у него, ни души. Только и желание, что свой желудок насытить.