Она помотала головой, выбивая зубами дробь.
— Сами-то не захворайте, — проворчала. — У, жаром так и пышет! Все вы, гаддашевы баре, такие? — И тут же ответила сама: — Все, да не все. Чудной вы, барин. Мед не испиваете, сладкими коврижками не лакомитесь, на требища не ходите, и не женаты вовсе. Только лекарствуете да читаете книги про чужих героев и чужих богов, а живете затворником — если б не богатая одежда да витиеватая речь, и не скажешь, что гаддашев барин.
Хорс рассмеялся, и Беса прикусила язык. Снова сболтнула лишку, теперь красней. Ну, что за баламошная девица? Одним словом — беса.
— Что на ужинах с вами не присутствую, в том зла на меня не держите, — беспечно ответил лекарь. — Обещаю, что следующую трапезу с вами разделю. Да хоть сегодня! Вы, сударыня, мне провидением посланы. Оттого я теперь вас, не надейтесь, от себя не отпущу.
Беса подняла удивленный взгляд. Не смеется ли снова? Хорс не смеялся.
— Пошто я вам? — вздохнула Беса, а сердце так и заходилось, и слова с трудом срывались с онемевших губ. — Захотите, так других помощников найдете, получше меня.
— Помощников-то найти не сложно, — ответил Хорс, и под ребрами закрутился ледяной узелок. — Только такой, как вы, сударыня, в целом свете не сыскать, как ни старайся. А я уж вас по всей Тмуторокани искал.
Узелок истаял, вместо холода снова пришло тепло.
— Искали? — повторила Беса растерянно.
Хорс будто смутился. Улыбнулся, да так, что на душе райские алконосты запели.
— Искал, — подтвердил он. — Только нашел поздно, другие опередили. Я ведь…
Умолк, и Беса приблизила свое лицо к лицу лекаря, чувствуя лекарственный запах, жар тела, нежное касание ладони на своем плече. Она прикрыла веки, раздвинула губы, пытаясь поймать горячее дыхание. Замерла.
Хорс отчего-то медлил.
Меж полуприкрытых век замаячила искра.
— Хват? — услышала возглас Хорса.
Разочарованная, открыла глаза.
Огонек качался и мигал, то приближаясь, то удаляясь снова.
— Случилось что?
Оморочень-невидимка не умел отвечать, только бестолково метался в воздухе. Хорс поднялся.
— Беда пришла? Да, да, уже собираюсь. Идемте, сударыня!
Потянул Бесу с парапета, и та подчинилась, глотая обиду и ругаясь на саму себя за порыв и слабоволие. Ишь, удумала! Мехрова кость да к гаддашеву барину — где ж такое видывали? Подобрав сарафан, пошагала следом.
Огонек неясно моргал и скачками несся по улицам. Вот арка с гипсовыми жабами, вот отцветающая сирень, а там и лекарский дом. У дверей — незнакомая самоходка с коробом-клетью, в такой люден уместится.
Двери оказались распахнуты. Хорс вошел первым и сразу же до Бесы донеслись взволнованные голоса:
— …я в который раз говорю, что не веду никакой подпольной практики, вы напрасно пришли.
Другой, незнакомый и низкий, отвечал:
— Ведете или нет, в том в остроге разберутся. Пока довольно фляги с людовой солью, коею вы преступно и без надлежащего разрешения храните у себя дома.
Из дальней горницы вышагал околоточный надзиратель, недобро глянул на Бесу.
— Кто такая?
— Племянница моя, — нашелся Хорс, выступая следом. От прежней теплоты и следа не осталось: холодный, собранный, посмурневший.
Беса в тревоге переводила взгляд с надзирателя на Хорса, и дрогнула, когда на плечо легла тяжелая ладонь.
— Там увидим, какая племянница. Может, сообщница? Лицо у тебя что-то больно знакомое. Отвечай, скрываешь людову соль?
— Нет у меня соли! — в испуге ответила Беса.
— Не мучайте девочку, не из Червена она. К тому же, Мехрова дочь, — заступился Хорс.
Рука на плече Бесы разжалась.
— Слава Мехре Пустоглазой, — проворчал надзиратель. — Что дядька лекарствует без верительной грамоты, проводит лекарские процедуры и держит запрещенные зелья — о том ведаешь?
— Как? — ошарашенно воскликнула Беса. — Дядя Яков?! Не может он!
— Грамота пришла из Аптекарского приказа, — ответил надзиратель. — А в ней указано, что бумаги твой дядька подделывает, все подписи и вензеля ученого общества, и бумага та — серьезное вещественное доказательство его вины.
Подделка… Уж не та ли, что придвернику Аптекарского приказа так необдуманно передала?
Сердце оледенело, и Беса очнулась, только когда ее погладили по волосам.
— Не беспокойся, я все решу и вернусь, — лекарь улыбнулся одним ртом, глаза оставались тревожными и темными. — Будь дома и отвечай просителям. Вот прямо завтра и жди. А пока, позвольте, сударь, — обратился к надзирателю, — переодеться во что-то более приличное? Не в одной же рубахе ехать!