— Поедешь в рубахе, тоже выискался, барин, — оскалился надзиратель. — Пшел теперь!
Бросив на Бесу прощальный взгляд, Хорс распрямил плечи и зашагал к выходу. Беса прижалась лопатками к стене и закусила губу. Вот тебе и дурные помыслы, вот и преступные дела. Своими руками принесла Беса погибель лекарю, и кто их теперь спасет?
Глава 13. Истинные боги
— Помилуйте, боярин! Виноват! Не казните!
Городничий валялся в ногах, целовал разбитыми губами сапоги из пунцового сафьяна. Корза терпел, кривил губы. Явился в чужой дом — как снег на голову, нежданно-негаданно, привел за собой беду, а еще пятерых душегубов. Один обыскивал подпол, один чердак, двое шарили в хлеву да бане, и последний, ростом ниже прочих, в надвинутом на глаза капюшоне, дежурил подле дочери городничего. Та хлюпала носом, сжимала разорванный ворот сорочки. С постели подняли еще тепленьких. На дворе — тьма, хоть глаз коли, в доме едва теплится лампадка, и Корза в той тьме — черен и оттого безлик, только глаза страшно сверкали белками.
— Велено было первое число каждого месяца четверть людовой соли мне отдавать, — голос Корзы звучал чеканно, ровно. Так учитель говорит с нерадивым гимназистом, досадуя, что приходится отправлять на пересдачу. — Сегодня шестое травня, а до сих пор доля не получена.
— Откуда ей взяться, боярин? — взмолился городничий. — Беда у нас! Сперва гробовщик помер, а за ним и вся его семья пропала! Кому соль доставать?
— С тебя спрашивается. Ты и доставай.
— Ремеслом не владею!
— А гуся-то, поди, за обедом ловко разделываешь, — усмехнулся Корза.
— То гусь, а то люден!
— Невелика разница. Горло проткнешь — только пикнет, и дух вон. И то сказать, с живого не спрашиваю.
Двери скрипнули. Вернулся Сып, под мышкой — берестяной туес.
— Упрятал! — отдуваясь, кивнул на городничего. — Так и знал, что скроет! У! Облуд!
Поддал сапогом в живот, и городничий, повалившись лбом в пол, закашлялся кровью.
Корза аккуратно принял туес, отбросил крышку. Людова соль блеснула в желтом свете лампадки. Крупная, отборная. На совесть подбирал — не четверть, но все-таки половина.
— Я многое простить могу, — задумчиво проговорил Корза. — Когда про меня сплетни пускают, когда о делах бахвалятся, даже когда подворовывают помаленьку. Скажи, Сып, много ли золота взял?
— Жменю, боярин, — заулыбался душегуб гнилым ртом.
— Золото — пыль, — продолжил Корза, не глядя на городничего, а только в окно. Там, за тюлевыми занавесками, мутно белел месячный серп. Качались на ветру цепи, и на них, будто в люльке, качались мохноногие анчутки. — Думаете, что золотом все можно решить, от всего откупиться, и у кого больше золота — тот и сильнее, и всегда прав. Да только от смерти не откупишься. Не спасет золото от отравы, от лиха и гибели. Мир переломится — и бедных, и богатых в порошок сотрет.
— Не губи! — прохрипел городничий. — Истинными богами клянусь, все исправлю!
Корза покачал головой, ответил ласково:
— Глупый люден. Не знаешь, что нет и не было здесь никаких богов, кроме меня одного. Я и есть — истинный. Мария! — позвал, и люден в капюшоне повернулся. — Кончай девчонку.
Девица завизжала в страхе.
— Будь проклят, душегуб! — вскинулся городиничий.
Целясь скрюченными пальцами в горло, бросился на Корзу. Тот выставил ладонь. С пальцев сорвались тонкие белые нити, коснулись лица городничего, и он страшно закричал, завертелся юлой, дергаясь, как в припадке падучей.
— Таков гнев божий, — сказал Корза, отпихивая скрюченное, все еще подрагивающее тело. — И суд, и наказание виновному. Маша, исполняй.
Мария ударила ножом. Лезвие мягко вошла в грудь, и девица испустила тяжкий вздох и осела кулем. Изо рта у нее потекла кровь.
— Сып, бери девчонку, — распорядился Корза. — Живей к могильнику.
— Пошто? — заворчал тот. — Соль забрали, золотишком разжились, что еще надо?
— Делай, как Хлуд приказал! — прикрикнула Мария, пряча нож за голенищем сапога. — И этого облуда тоже забирай!
Она походя пнула беспамятного городничего под ребра, тот шевельнулся, простонал, но не очнулся.
Шли гуськом. Впереди двое, сзади двое, в середине — Корза с Марией. Держал ее за руку, ощущая прохладу кожи, ощупывал взглядом спину, где под платьем, знал, чернели заглушки. Не кровь текла по жилам Марии — людова соль, и не свободная воля двигала ею, а воля самого Корзы.
Об этом он старался вовсе не думать.
— Вы двое — стеречь, — негромко велел у ограды. — Сып и Вигарь — со мной.