— Стой! Кто идет? — из-за угла показался надзиратель и двинулся наперерез.
— Уходите! — задыхаясь, прокричала Беса. — Прочь, дяденька!
Надзиратель поймал ее за рукав.
— Погоди, я тебе уйду! — поднес к носу кулачище. — Будешь знать, как среди почтенных людей бучу наводить! А ну, повернись! — грубо развернул за плечи, разглядывая в свете огневого шара лицо. Затем сунул руку в карман, вытащил бумагу, вгляделся. — Уж не тебя ли по всему Червену…
Тень, отделившаяся от сумерек, перемахнула забор. Железные зубы впились в горло надзирателя, и тот, нелепо взмахнув руками, повалился в грязь.
— Упаси, Мехра! — всхлипнула Беса, попятившись.
Тварь подняла перепачканную кровью морду, засипела. Ноздри подрагивали, под кожей текло серебро.
— Идем к станции! — прокричал Даньша.
— А Хорс?
— Тут не Хорса, тебя саму спасать надо! Гляди!
Встряхнул перед ее лицом бумагой. На ней был портрет самой Бесы — улыбчивой, с ямочками на щеках. Такой портрет хранился в обереге у маменьки. Теперь же под ним, увеличенным вчетверо, чернели слова:
«Разыскивается. Награда за живую — двести серебряных червонцев».
Беса оттерла ладонью лицо.
— И все-таки, — тихо сказала она, — без Хорса я не пойду.
Парень только махнул рукой.
Тени прыгали по крышам, текли через улицы, исчезали в дожде. То здесь, то там слышались сдавленные крики. Подобно грому, грохотали выстрелы.
Беса упрямо неслась к Гузице, не сводя взгляда с обломанных зубцов острога.
Даньша следовал за ней.
Глава 18. Смута да смутьяны
Кошмар обрушился на городище неотвратимо, как ливень. И вместе с ливнем шли железнозубые шатуны — ползли по крышам, скребли когтями по заборам, оставляя на досках глубокие борозды, глодали каменную кладку. Горе тому, кто выглянет в неурочный час из дома и попадется чудовищам на глаза — вопьются клыками в мясо, будут рвать, высасывая кровь и костный мозг в вечной жажде насыщения, которой не было конца. Бродячие собаки разбегались, пожимая хвосты, прятались под мостами, а цепные мигом становились добычей чудищ. Мавки дрожали в запрудах, порой самые смелые показывали зеленые макушки, поводили бельмами взад-вперед и снова опускались под ряску. Хухрики прыскали из-под ног. Даньша наступил одному на хвост и полетел кувырком, едва не вспахав носом землю.
— Осторожно! — запоздало крикнула Беса.
Мертвяк-шатун вывернул из-под моста. Голая кожа обильно блестела от грязи и серебрянки, по безбровному черепу текла вода.
Даньша успел схватить первое, что попалось под руку, взмахнул над головой. С громким хрустом ветка обломилась о череп шатуна, и тот присел, мелко-мелко постукивая зубами.
— Что найдешь — твое! Во славу Мехры! — Беса сорвала с рубахи мелкие пуговки и швырнула в грязь. Мертвяк есть мертвяк, даже умышленно оживленный, ума у него меньше желудя, а природа едина, и коли дать ему счет — будет считать до первых петухов. Хорошо, если растает гнилью с первыми лучами Сваржьего ока. А ну, как нет?
— Вот падаль! — отдуваясь, просипел Даньша, отбегая подальше от ползающего по грязи мертвяка. — Ожили — так сидели бы дома! Куда их Мехра гонит?
— Туда же, куда и нас, — ответила Беса и указала на каменный хребет острога.
Ворота там — в два людовых роста высотой, железом обиты, засовами заперты. Перед воротами — мост о железных штырях, на штырях — черепа собачьи да птичьи.
— Гляди! — указал Даньша.
Беса обернулась, увидела привязанных за ограду китежских коней. Оба прядали ушами, выпускали из круглых ноздрей пар — чуяли надвигающихся навий.
— Не обманули китежцы, — сказала Беса, потянула язык медного колокола, и переливчатый гул раскатился над Гузицей. Завизжала лебедка, опуская полотнище моста, стесанные бревна с коротким хрустом встали в пазы.
— Нельзя тебе туда! — Даньша уцепился за рукав подруги. — Ищут! Двести серебром обещают!
— За живую ведь, — горько улыбнулась Беса. — Стало быть, не тронут.
Башмаки скользили по мокрым бревнам, внизу бурлил речной поток, нес ветки и мусор, мелкие камешки да чьи-то лохмотья. В мелких водоворотах тонули анчутки, их тут же подхватывали мавки, хрустели косточками, жмурились. Беса глянула — и закружилась голова. Она ухватилась за Даньшу, и тот ободряюще сжал ее ладонь.
— Не гляди, голову обнесет, да и сковырнешься вниз.