— Что надобно?
Голос глухой, недобрый. Кто за дверью? Не разобрать.
— Заплутали мы, — продолжил Хорс, подпуская в голос хрипотцу. — Воды бы.
— Нет воды. Ступайте.
Дверь начала закрываться, но Хорс ловко подставил башмак.
— Сколько ни странствовал, сударь, по городищам да селам, среди полей да лесов, и нигде путнику в чашке воды и в теплой постели не отказывали. Что же вы, милейший, богов прогневить изволите?
За дверью надсадно сопели. После послышались еще шаги, легче и дробнее предыдущих.
— Пусти, Горан! Не видишь, путникам помощь нужна?
Дверь снова приоткрылась, теперь шире, и в темных сенях Беса различила коренастого мужика в простой рубахе навыпуск. Разглядела и едва не охнула: у мужика не было ни волос, ни бороды, ни бровей. Голое лицо, испещренное морщинами и точно измазанное золою, казалось смурным.
— Пусти же, — повторил женский голос, и мужика оттеснила дородная баба в туго повязанном платке и блеклом сарафане. — А вы входите, будьте добры, гости дорогие. Откуда путь держите и что за нужда привела?
Она поклонилась в пояс, отчаянно дергая мужика за рукав.
Тот посторонился.
— Паломники из Стрыганской пустыни, — соврал Хорс, проходя в избу. — В град Китеж следуем на поклон болящему княжичу.
— Помер княжич-то, — буркнул Горан, и тотчас получил от бабы локтем в бок.
— Думай, что болтаешь! — прикрикнула. — Живой княжич! Волхвы весть передали второго дня, а ты проспал! У-у, пьянь! — и обратилась к гостям: — Не слушайте старого! Он как с утра самогонного зелья изопьет, так весь день ему то мертвяки, то лешие мерещатся. Спасу мне нет, наказала Матерь Гаддаш, заступница, так всю жизнь с этим забулдыгой маюсь. Что же вам? Водицы?
— Не отказались бы, — крякнул Хорс, подкручивая ус.
Беса примостилась рядом с ним на грубо сколоченную лавку.
Печь в избе не топилась, лучины не горели, а все равно жаром так и пыхало, и свет, проникающий через щели в ставнях да крыши, был блеклым, муторным, оттого убранство избы виделось Бесе, точно в тумане. Да и убранства как такового не было: в червонном углу пусто, ни фигурок богов, ни личин, только огромный сундук во всю стену, стол да скамья, на полках — глиняные горшки, кувшины да миски, да скрученный лентой обруч от старой бочки, к которому кто-то, точно в насмешку, приладил глазки-бусины — высохшие ягодки рябины на веточках.
Баба плеснула из кувшина водицы, поднесла Бесе.
— Пей, красавица. Ишь, изгваздалась как! На пожаре, что ли, была?
В нос ударила затхлая вонь, но пить хотелось сильнее. Стараясь не дышать, Беса сделала осторожный глоток. На запах мерзко, а пить можно.
— И часто у вас, сударыня, пожары случаются?
— Частенько, коли грозовая креса выдастся. Мы ведь на болотах, что на ладони. Блиставицы в ночи так и прыскали, верно, Сварг гневался, всю ночь на колеснице грохотал, по небесному шатру разгуливал.
Беса смолчала: не было этой ночью ни грозы, ни блиставиц. Не допила, передала плошку Хорсу, но тот к воде не притронулся и на бабье вранье даже бровью не повел.
— Мы на вашу деревню случайно вышли, — сказал, — как раз, когда от грозы спасались. В сторожке заночевали, да нас оттуда блиставицы прогнали. Младший послушник едва волку в зубы не попал, едва выходили, а он все одно в лесу сгинул. Не видели, сударыня?
— Не видывала, — ровно ответила баба. — Волки для нас напасть не хуже блиставиц. В деревне ни птицы, ни скотины не осталось, всех подъели.
Беса поежилась. В тепле да полумраке веки тяжелели, будто гарью присыпали.
— Чем же вы промышляете?
— Да чем Сварг подаст, — вздохнула баба. Горан все так же угрюмо молчал, скособочившись в своем углу и едва посверкивая оттуда мутными глазами из-под голых век. — Мужики на охоту ходят, бабы ягоды собирают, болото на ягоды всегда щедрое. Ничего, живем помаленьку, никто и не знает о нас. Даром, что Скрытовой Топью называемся.
— Помолчала бы, Люта! — рыкнул, наконец, Горан.
Баба замахнулась плошкой, прицыкнула:
— Сам молчи, пьянь! А лучше к соседу Звяге сходи да травяного отвара и солонины принеси! Вишь, гости с дороги оголодали? Скажи, Люта кланяется и долг отдаст, коли сладит! Все понял?
— Понял, — глухо ответил Горан и тяжело поднялся со скамьи.
— Вот и ладно, — Люта кивнула, положила Бесе на лоб сухую ладонь. — Ух, горячая! Никак, в пути зазнобило? — И тут же захлопотала, таща на скамью ворох невесть откуда взявшегося тряпья, одеял да подушек. — Отдохнуть бы вам в дороги, а? Иззяблись, изголодались, а я пока баньку истоплю да стол накрою. Почивайте, гости дорогие, да ни о чем не думайте. Люд у нас мирный, двери да окна железом обиты, волки не сунутся.