Беса вскочила, озираясь.
Воздух напитался зноем. В жарком мареве подрагивали листочки осин. Голова плыла, и плыло над лесом Сваржье око, выглядывая беглецов сквозь ельник.
Хорс взял Бесу за плечи, и сердце заныло, точно в него ткнули раскаленной иглой.
— Послушай, Василиса, — сбивчиво заговорил он. — Я тебе не лгал, когда признавался, что ты стала мне дороже всего на свете. Нет на земле ни птицы, ни зверя, ни рыбы, ни твари живой, которую я мог бы назвать столь же драгоценной, как ты, моя люба. Любил тебя сначала, как спасение, потом — как сестру, и вот теперь — как девушку.
— Я тоже тебя люблю! — всхлипнула Беса, цепляясь за лекаря. — Люблю тебя, Яков! Мы все преодолеем! Уйдем на Ирий! Спасемся, слышишь?
— Одной любви мало, — продолжил тот. — Ведь не зря оттолкнул тебя тогда, не для того, чтобы причинить обиду, а потому, что слишком разные мы с тобой.
— Я знаю, — шепнула Беса, сглатывая слезы. В груди саднило, веки щипало, точно в них насыпали углей. — Все, что говорил, запомнила. Видела, как ты колдовал. Предков моих помнишь, в старого бога веруешь, на небе был, и Гаддаш тебя слушается.
— Не слушается. А на помощь пришла, потому что я обещал ее вызволить, ведь старшие боги только и мечтают, как Тмуторокань на корню уничтожить, а я… я не могу. Ни тогда не мог, ни теперь. Особенно теперь, когда тебя встретил. Только напрасны все мечты, не спрятаться нам и не быть вместе. Уходи одна. Так спасешься…
Он не закончил.
Земля задрожала под железными подковами. Хлестнула по ельнику огневая плеть, и хвоя вспыхнула, точно от дыхания Железного Аспида.
— Беги! — Хорс оттолкнул Бесу от себя и поднялся во весь рост, пошатываясь.
Со свистом и гиканьем выскочила из чащобы всадница. Конь под ней поднялся на дыбы. Ноздри выдыхали клубящийся пар, жесткие надкрылки взрезали воздух, как мельничные лопасти.
Хват бросился полуденнице в лицо.
Искры рассыпались по забралу, подпалили воротник, но богатырша сбила огонь рукавицей и снова подняла плеть.
Беса отскочила — вовремя.
Огненная нить ударила там, где она сидела. Земля так и рассыпалась комьями, брызнули в лицо хвоя и сор. Сквозь марево Беса видела, как в шуйце Хорса блеснул самострел.
— Хотел бы знать, — заговорил он, — на каком основании, сударыня, вы нападаете на честных паломников?
Полуденница не ответила.
Взнуздав коня, подняла его на дыбы, и подкованные железом копыта ударили Хорса в грудь — самострел выпал из шуйцы и заскользил по хвое.
Беса ужом бросилась к нему.
— Управляться умеешь? — услышала слабый голос Хорса. — Там рычажок. С предохранителя снимешь, потом стреляй!
Руки у Бесы тряслись, но рычажок нащупала. Нажала, как видела, на спусковой крючок — грохнуло в замершем воздухе, будто громом, ударило в плечо.
— Зови Гаддаш! — перекрикивая гром, завопила Беса. — Немедля, слышишь?!
Закашлялась от пороховой вони и першения.
Повторно выстрелить не успела.
Сзади налетела кавалькада. Плеть закрутилась вокруг запястья, и Беса закричала от боли — кожа пошла волдырями, и самострел помимо воли выскользнул из пальцев. Беса упала на колени, закрывшись руками, но видела, как двигаются губы Хорса — видно, внял ее мольбам, шептал молитву.
— Именем княжича и Оком Сварга! — раздалось над головой. — Берем в полон! Сопротивляться напрасно!
Огненный хвост закрутился вокруг тела, рубаха пошла черными проплешинами, расползаясь, грудь обожгло. Сквозь слезы Беса видела лишь крупы коней, да дым, да алые сполохи. В тех сполохах лежал навзничь Хорс. Тряпица на культе обуглилась, и там, где должна быть изуродованная плоть, Беса увидела…
Она задохнулась, не веря, не понимая, не желая признать. К щекам прилила кровь, сердце стало золой, и девушка застонала — от боли и горя, что омыли изнутри жаркими волнами.
— Яков… Яков!
Она звала — и не слышала собственного голоса.
Обессилевшую, ее потащили по хвое, точно куль. Лицо кололи ветки, но Беса не чувствовала, а только слышала припавшим к земле ухом, как глубоко-глубоко внизу что-то проворачивается с железным хрустом.
— Того, обморочного, тоже брать? — слышались высокие голоса.
— Тащи и его!
— За девку награда обещана! А этих куда?
— В Китеже разберутся!
— Однорукого щадить не велено!
— Нет! — простонала Беса.
От нового подземного толчка страшно заржали кони.
Почва вздыбилась, раскрылась, будто рана. Из разлома выхлестнул шипастый хвост. В мгновенье подрубил китежскому коню все шесть ног, животное закричало, совсем как люден, и грохнулось оземь. Всадница полетела кубарем, но встать не успела — черный коготь пронзил ее нагрудник, и Беса только видела, как распахнулись голубые, как небесный шатер, девичьи глаза. Распахнулись — и затянулись смертной пленкой.