«Привет молодежь» — радостно поприветствовал он нас. В руках у дяди было две огромных сетки-авоськи. В одной, судя по торчащим из ячеек куриным мослам, завернутым в промокшую от жира бумагу, была жареная птица, В другой лежали бумажные пакеты, банки консервов. Бутылочные горла торчали из авоськи как пушечные жерла. Лет дяде было около 60-ти, крепкий в кости старикан.
Людмила подняла с подушки голову, недовольно посмотрела на включенный свет, на старика и затем перевела взгляд на его авоськи. Я лежал молча, стараясь сохранить серьезное выражение лица. Дед крутил головой, раздумывая, куда бы ему пристроить свою ношу. Решившись, он положил авоську с пакетами на свой диван, а вторую бухнул на стол. Сетка сразу развалилась по столу, из нее потек жир, заливая книгу жены, а также заколку для волос и часы, оставленные женой на столе.
«Да что Вы делаете, — Людмила свесилась с полки и схватила книгу, — уберите немедленно сетку со стола».
Дед испуганно схватил авоську и, не раздумывая, повесил ее на крючок, рядом с шубой жены. Жир, янтарными каплями, стал падать на шубу.
«Ой» — закричала жена.
Пора вставать. Я спрыгнул с полки, снял авоську и передал ее старику. «Держи дед, — сказал я, протягивая ему сетку, — пусть на ковер капает, сейчас, что-нибудь придумаем». Дед мотнул головой, с благодарностью глядя мне в глаза. Он, похоже, был очень сильно пьян.
«Что же придумать, ни бумаги, ни газет» — соображал я. В купе заглянул проводник, очевидно за билетом старика.
«Юра — спросил я его, — есть газеты или тряпки какие-нибудь».
«Пойдем, — оперативно ответил он, поглядев на ковер, и сказал деду, — а Вы билет приготовьте пока».
Вернувшись с кипой газет, я увидел жену, которая с насупленным видом оттирала шубу, сидя на полке. Дед, как часовой, молча стоял посередине купе с сеткой в руках, под ней, на ковре темнело приличное пятно. Расстелив на нем газеты, мы стали упаковывать все заново. В авоське оказались три, средних размеров, жареных, гуся. После упаковки дед разложил свою постель и уселся на нее, не раздеваясь. Я полез к себе на полку. Людмила окончила чистить шубу, повесила ее на крючок и взяла книгу двумя пальцами. Дед, видимо, не выдержав, подал снизу голос.
«Извини молодая, дай я попробую почистить» — густой бас сразу заполнил купе крепким, свежим перегаром.
Взяв книгу, он ладонью, размером с хорошую лопату, стал вытирать ее, размазывая жир по всей обложке.
«Все, давайте спать — решила Людмила, — и погасите свет, у Вас ночник есть».
В купе стало тихо и темно. Я лежал, разглядывая потолок, и думал, что дед просто так не успокоится. Через десять минута из-под полки показалась огромная пятерня и постучала меня по локтю. Я свесился вниз.
«Гусяку будешь» — шепотом предложил старик, с надеждой», смотря на меня снизу.
Я кивнул головой и тихо сполз к нему на полку. Людмила, похоже, уже спала. Дед оторвал гусиную ногу и разделил ее напополам, как мог. Пошарил рукой под койкой и вытащил бутылку водки.
«Давай с утра, дед — прошептал я, удержав его левую руку, которая уже обхватила колпачок — чего за столом шептаться». «Да по грамульке, господи, на сон грядущий — ответил он и набулькал два полных стакана — не люблю, когда кричат».
Жевали в полной тишине, ничего гусь, вкусный. Я пожал ему локоть и показал пальцем вверх, что, мол, спасибо, я пошел. Он кивнул головой. Улегшись в своей любимой позе, на правый бок, правая рука под подушкой, я смотрел в переборку и думал, что завтра первый день пути, а их всего восемь. Утром, посмотрев вниз, я увидел, что старик отсутствует, на нижней полке сидела Людмила и играла в карты с пацаном, лет десяти. Возле каждого лежали кучки конфет, которые жена купила к чаю, причем, кучка пацана была значительно больше. Играли азартно, как равные.
«Привет картежникам» — поздоровался я.
«Саша, спускайся скорее, третьим будешь, а то без конфет останемся, — пригласила меня жена, — спец попался, и хочет еще сестру привести».
«Сейчас, умоюсь только» — я спрыгнул с полки, взял полотенце и вышел в коридор. Подъезжали к Хабаровску. В коридоре стояла куча народу, в спортивных костюмах и халатах. Двери в купе были открыты. Народ оживленно переговаривался, сновал из купе в купе, из одного уже слышалась застольная песня, в дальнем конце кого-то вели под «белы рученьки». «С ночи, наверное, еще не ложился» — подумал я и пошел в туалет. Перед туалетом скучала чисто женская очередь. Вышел в тамбур. В тамбуре, спиной ко мне, оперившись, своими «ладошками» в стены тамбура, стоял наш дед. Наклонив голову на левый бок, он слушал своего собеседника, который был абсолютно не виден. На звук двери дед обернулся, и его морщинистое лицо расплылось в улыбке.