- Ваши документы, - сказал он.
- Да, сейчас, - закивала моя подружка, - они где-то в рюкзаке, - и начала активно в нем искать.
Она копалась в своём рюкзаке несколько секунд, создавая видимость деятельности, но потом замерла, повернулась ко мне и легко улыбнулась. Такая улыбка могла появиться у того, кто смотрит куда-то в толпу, на определенного человека, пока к его шее летит лезвие гильотины. Так мог улыбаться тот, кто спускает курок револьвера, дуло которого прижал к своему виску, а из барабана вынул один патрон. Я смотрел на нее и видел, как удлинились ее зубы, как изменилось ее лицо. В моем восприятии цвета стали ярче, а звуки громче. Мое дыхание участилось, а время замедлилось. Когда прошла еще одна секунда, я был готов ко всему, убивать и умереть сам, испытывать боль и причинять ее.
Девушка резко подорвалась со своего места и притянула военного к себе, одной рукой закрывая ему рот и откидывая голову назад. Своими зубами она полоснула его по шее, нанеся глубокую, наверняка, смертельную рану, и толкнула его ко мне. Я принял его в свои объятия, удивленного, не готового к такому повороту событий и испуганного. Все, что мне оставалось сделать, это добить его, разорвать его горло так, что бы у него не осталось ни единого шанса. Он отдал свою жизнь легко, не оказав никакого сопротивления. Должно быть, когда он поступал на службу, добровольно или принудительно, то рассчитывал, что весь год будет только и делать, что пинать балду, маршировать и красить траву.
Вкус его крови ввел меня в состояние исступления, когда я полностью перестал испытывать страх, мне было весело и хотелось еще. Моя девушка, тем временем, совершала рывок ко второму солдату, который еще не успел понять, что именно произошло, но тревожное чувство уже поселилось в его душе. Скорее всего, он растерялся, не успел среагировать, прицелиться, или же не хотел стрелять в салоне, где так много ни в чем неповинных людей. Они перепугано оборачивались и пытались рассмотреть, что там происходит на задних сидениях. Они еще не начали кричать и паниковать, но непременно будет это делать, как только увидят кровь. Так или иначе, моя подружка налетела на второго военного, одной рукой отвела дуло автомата в сторону, а другой схватила его за одежду и бросила в проход между сидениями, туда, где его ждал я. Как только он упал на пол, я накинулся на него и запустил зубы ему в глотку. Он пытался скинуть меня с себя, но ему не хватало сил. Он ударил меня несколько раз по ребрам, но быстро слабел из-за обильной кровопотери. Мне не понадобилось много времени, что бы разорвать его артерии, и уже через несколько секунд я снова стоял на ногах. Девушка стояла в дверях автобуса и смотрела на меня. Как только она увидела, что я снова готов бежать, то вышла наружу. Я последовал за ней. За моей спиной раздавался наполненный ужасом крик людей, которые не знали, что им делать.
Дорога была наполовину перекрыта военным грузовик. Перед ним стоял наш автобус, а за автобусом протянулась небольшая пробка из машин, которые терпеливо ждали своей очереди. Мы замерил возле двери, что бы оценить в какую сторону нам бежать, и в тот самый момент кто-то направил на нас луч мощного фонаря. Сразу же раздался тревожный возглас, и началась паника. Мы сорвались с места и побежали в сторону от дороги, где не горел свет, где не было видно ничего. Неужели у нас все получится, подумал я, неужели все настолько просто. Но потом мы услышали выстрелы и лай собак.
Мы бежали по открытой местности, где негде было спрятаться, где не росли деревья, и луч света постоянно упирался в наши спины. Мы бежали из всех сил, и едва ли какой человек сможет нас догнать, но с каждой секундой собаки становились все ближе. Если бы мы вышли только против них, то одержали бы победу, пускай и не без потерь. Но как только мы остановимся, как только перестанем петлять из стороны в сторону, нас застрелят в тот самый момент.
Я не знаю, сколько это продолжалось, но, в конце концов, случилось неизбежное. Я почувствовал, как на моей лодыжке сомкнулась собачья пасть, и упал на землю. Моя девушка отреагировала моментально, развернулась и с размаху ударила ногой собаку по голове. Она сделала это с такой силой, что та отлетела на несколько метров и больше не поднималась. Должно быть, она сломала ей шею. Вторая собака прыгнула на нее, повалила на землю и вцепилась в плечо. Она рвала ее, как могла рвать обивку дивана или резиновую игрушку. Так волки разрывают на части убитую дичь, так полицейская собака терзала мою любимую девушку. Я поднялся настолько быстро, насколько мог, и, не обращая внимания на боль в лодыжке, изо всех сил пнул собаку под ребра. Я почувствовал, как хрустнули ее кости, но свою пасть она не разомкнула. Мне пришлось ударить ее еще несколько раз, до того, как сломанные кости и внутренние повреждения ослабили собаку настолько, что девушка смогла одной рукой разжать ее зубы и скинуть ее с себя. Я помог ей подняться на ноги и с ужасом смотрел на ужасную, рваную, кровоточащую рану у нее на плече. Ее ключица была раздроблена и она не могла шевелить правой рукой. Я взглянул ей в глаза, что бы узнать насколько плохо она себя чувствует и может ли бежать дальше, как в них отразился яркий свет мощных фонарей, что держали в своих руках полицейские и военные. Они подойдут еще немного ближе и начнут стрелять. Ни о каком предупредительном выстреле не может быть и речи. Нас убьют на месте при первой же возможности.