Пока я бежал, я испытывал многие неудобства, и понимал, какой комфортной жизнью я жил раньше. Я закапывался под землю и залазил на деревья, сидел под водой и скрывался в грудах мусора на свалке. На меня с презрением смотрела даже самая последняя облезлая кошка, а люди не замечали вовсе.
Каждое утро и каждый вечер я радовался тому, что прожил в этом мире еще двенадцать часов. Я задавал себе вопрос, стоит ли проживать следующие, но инстинкт гнал меня вперед, а у меня не было сил с ним спорить. Я был слишком слаб и напуган, что бы воевать с кем бы то ни было, даже с голосом у себя в голове.
Мне показалось, что уже прошло много дней, но я не могу быть уверен в этом точно, мне показалось, что петля на моей шее затянута не так туго, и решил, что можно остановиться, что бы глотнуть немного свежего воздуха. Для этого я выбрал красивый пряничный домик, который находился на окраине большого города. Я выбрал почти наугад, руководствуясь больше завистью и злобой, чем здравым смыслом. Я увидел двух детей, играющих на траве у калитки, и женщину, видимо, их мать, которая звала их домой ужинать. Именно такие эмоции я испытал, глядя на эту идиллическую картину, сравнивая ее со своим собственным существованием. Вместе с детьми я пошел на ее зов.
Пока я бежал, я не мог питаться полноценно и сбалансировано. Долгие холодные ночи, когда мой живот сжимался и болел от голода, я с тоской вспоминал сладкую кровь миловидной студентки с фиолетовыми волосами. Но я не убивал людей все эти дни, потому что убитый мною человек будет указывать своим разлагающимся и обескровленным пальцем стражам порядка на меня, и те начнут погоню с новым энтузиазмом. Все, что я мог себе позволить, это забрать жизнь облезлой кошки, которая с презрением смотрела на меня.
Когда я вошел в дом, то сразу пошел на звук голосов, которые раздавались из кухни. Когда я появился в дверях, то заставил двух прелестных девочек, примерно семи и десяти лет, и их мать испытать доселе незнакомые им чувства и эмоции. Глядя на меня, одетого в изорванные лохмотья, покрытого грязью и воняющего так сильно и резко, что невозможно было выделить главный, наиболее мерзкий компонент, они испытали отвращение, которое не испытывали никогда в их чистой и безмятежной жизни. Потом они почувствовали насколько тяжелые их тела, настолько, что они не могут пошевелить ни одной конечностью, диафрагма не может сжаться, что бы впустить воздух в легкие или заставить дребезжать голосовые связки. Они чувствовали страх, которые не идет ни в какое сравнение перед боязнью большого черного паука, что поселился в сарае, волнением перед контрольной или плохую оценку за оную. Они испытали ужас, который парализовал их нервную систему, занял сто процентов их восприятия. Но было еще кое-что. То, что остается без внимания, воспринимается как должное. Этим часто пренебрегают, настолько малая его кажущая ценность по сравнению со всеми остальными благами, которых хочет человек. Они чувствовали желание жить, настолько отчаянное и всепоглощающее, что разом померкли все их проблемы и неурядицы. Каждая из них в отдельности и все они вместе взятые теряли вес и значимость рядом со мной. Экзистенциальная дилемма, жить или умереть, которая тревожит многих, нашла моментальный ответ в умах этих людей.
Я вскрыл девочек одну за другой и выпил их кровь. Одна из них была для меня основным блюдом, плотным и питательным, а другая закуской, легкой и сладкой. Их мать я заставил смотреть на все это, и сам, глядя на нее, я брал реванш у всего человечества. Она кричала и плакала, давилась своими слезами и своей кровью. Мне пришлось ударить ее несколько раз, что бы она своим криком не позвала соседей на помощь. Она отворачивалась и закрывала глаза, не желая смотреть на этот кошмар. Я взял кухонный нож и приставил его лезвие к ее глазам. Я сказал, что если она не будет смотреть, то я отрежу ей веки и поломаю столько костей, сколько потребуется, что ее обездвижить. Она с ужасом глядела на кусок стали, что находился в непосредственной близости от ее зрачков и согласно кивала. Инстинкт самосохранения заставил ее подчиниться.