И отражение грустно улыбается, потому что по-другому не умеет. Только улыбка с оттенком вины, или грусти. А чаще она губы сжимает в одну линию, или чуть прикусывает от напряжения.
Покусанные губы болят на свежем воздухе, где пахнет дымом костровым, да гарью от вражьих домов. Дым затмевает звезды ясные, которые горят напрасно. Где-то там, за этим дымом, за этими лесами пытаются жить их враги. Смеются, жарят над костром весёлым еду, рассказывают истории и смотрят на звезды.
К тяжести меча она так и не смогла привыкнуть. Но она не может не идти сквозь дым, сквозь лес, навстречу своей судьбе и своим врагам. И их стоянка видна даже сквозь деревья, их плащи и доспехи видны, как и развевающиеся длинные волосы.
Под листьями, в колючем кусте она наблюдала за ней. Через полчаса такой засады вдруг приходит мысль: а где-то она видела этого человека. И вспоминается грустное отражение с глазами ясными и холодными. К горлу подступает ком. Неужели такое возможно? И затаив дыхание, она наблюдает за этой девушкой, изучает каждую царапину на её лице, каждое движение лица, пытается выслушать каждое слово, но слишком далеко она от них.
Беззаботно они ложатся спать: она и её спутник в одежде вражеских цветов. Проходит час, они беззаботно спят. Только тогда осторожно выходит она, на ходу доставая метательные кинжалы. Страшно идти. И не боялась она этого парня, хоть и выглядел он сильным. Боялась она девушки, которая слишком уж похожа на неё.
Шаги её неслышны, дыхание слишком тихо. Перерезать горло тому парню — дело техники, о нём сразу же забываешь, стоит только крови начать вытекать прямо на её (когда-то нежные) руки. Она разворачивается и вдруг встретилась с ясным взглядом, который точь-в-точь похож на её.
Вдох. Кинжал со свистом пролетел мимо. Выдох. Меч уже у неё в руках, послушный и готовый испить кровушки.
Вдох. Два меча столкнулись в борьбе за жизнь. Выдох. Искры летят, две девушки отскакивают, а потом вновь бегут, чтобы обязательно задеть, чтобы обязательно ударить и убить. Искры летят от их сражения, силы уходят с каждым ударом, но никто не сдается. Не убить — самому не выжить. Наконец она задевает эту девушку, меч испил крови и задвигался с большей охотой.
А потом еще один пропущенный удар. И еще. И финальный удар туда, где когда-то билось живое сердце. Кровь брызнула во все стороны. Слёзы брызнули из глаз сами. Враг с грохотом падает спиной на землю. Меч вонзается в землю, и она двумя руками держится за него, облокотилась, чтобы не упасть без сил рядом. Она же сильнее. Она оказалась сильнее. И слава Богу.
Вроде бы всё правильно. Еще двумя врагами стало меньше. Да только что толку, если еще будет пару зарубок — пару загубленных жизней — на рукояти кровожадного меча? Да только слёзы так и идут по щекам волной.
Она не брала на себя слишком много. На неё взвалили всю эту ношу. В таком случае, на кого еще надеяться, как не на саму себя?
========== Сердце на тарелочке (гет) ==========
Она нарисовала на белой тарелке красивое сердце, осторожно схватила её концами пальцев, даже залюбовалась немного, после чего кинула в стену. Осколки полетели по всей скромной кухне, во все стороны, на полу появилось много красных пятнышек. Она подняла взгляд на серьезного парня с сигаретой меж идеальных губ и проговорила:
— Вот что я чувствую.
Он поднял красный осколок с пола, осторожно коснулся острого скола, и уголок губ дернулся вверх. Непроизвольно. И сразу этот намек на улыбку растворился.
Она вскочила со стула, чуть скривилась, когда босые ноги коснулись холодного пола, и рванула в коридор прочь от этого человека. По всем законам жанра он должен был крикнуть “Стой!”, но ничего бы это не изменило.
Парень тоже встал со своего места. В опустевшей кухне было как-то неудобно. Незаметно рука с осколком скользнула в карман кофты, а сам он направился в коридор, чтобы наконец уйти прочь из этой квартиры. Застегивая куртку, он улавливал обрывки фраз:
— Да всё хор… я не плачу… просто… не любит… равнодушие… я не хочу…
Прерывалось это всё жалкими всхлипами. Он открыл дверь и наконец вышел, чтобы поймать под куртку холодный свободный ветер и жить как-то дальше. В ушах стояли эти всхлипы, словно она до сих пор рядом, сидит на его плечах, да слезть не хочет. И на свежем воздухе легче не стало.
Он достал самокрутку, подпалил её и втянул побольше дыма в лёгкие. Легче не стало. Мельком взглянул на руку, на которой остался тонкий порез от осколка, который отдавал щипающей болью. Он был предельно спокойным, только почему-то хотелось надеть на лицо нервную неискреннюю улыбку. Но он сражался с этими позывами, искал что-то в телефоне, хотя руки подрагивали от зимнего холодного воздуха.
Он нашёл то самое голосовое и нажал на “плэй”, даже не подумав достать наушники. Дрожавший звонкий голос ударил по ушам. Он его раз двадцать включал, выучил слова наизусть и теперь слушал лишь интонацию, скачущую, нервную, обвинительную. Он опять виноват. Парень не дослушал его до конца — он и так знал его наизусть, — поставил на паузу и пошёл по скользкой улице в сторону автобуса.
Первое сообщение пришло в автобусе. Она просила прощения. Он хмыкнул, едва увидел это, и сразу кинул телефон обратно в карман. Если посмотреть всю их переписку, там примерно столько и будет этих пустых извинений. Она опять вспылила. Она не хотела. Он знает её оправдания на год вперёд. Он смотрит в пыльное окно автобуса на серые улицы, и даже они интересней её сообщений.
Второе сообщение было написано большими буквами. В ушах он услышал её крик и тут же замотал головой, чтобы прогнать наваждение. Вспомнился звук разбитой тарелки. Он решил зациклиться на нём, а не на чём-либо ещё.
Сердце на тарелке разбилось прямо на его глазах. Толпа в автобусе резко стала очень далёкой, словно отгороженная стеклом. Наверно, с таким звуком разбиваются сердца настоящие? Он пожал плечами, сам себе отвечая. Наверно, она и не подозревала, насколько этим перфомансом его впечатлила.
Телефон постоянно дребезжал в кармане, она пыталась до него достучаться, дозвониться, довибрироваться, но он лишь кривился и продолжал заниматься делами. Он поставил телефон на зарядку рядом, взглянул на вечернее небо за окном и лёг в кровать. Лежал долго, в своих мыслях пребывая. И эти мысли постоянно разбивались о вибрацию телефона.
Он лениво потянулся к нему, разблокировал и мельком проглядел кучу однообразных сообщений. Волнообразное её настроение. Она то признавалась ему в любви, то проклинала громко и винила во всех бедах. Последние сообщение гласили о внеземной её любви и внезапном осознании своей глупости. На этих словах он обычно возвращался, отшучивался, успокаивал её и клялся в любви. Но виноватым всегда оставался именно он.
Просто всю свою жизнь он был слишком добрым. Хотел бы ненавидеть хоть кого-то, но не мог. Поэтому он стал ненавидеть себя.
Наконец он тяжело вздохнул и кинул телефон, подавив желание хоть что-нибудь ей написать. Но… снова его схватил. Немного повозился и отключил вибрацию. И со своей неспокойной душой, давя в себе желание снова начать этот проклятый круг, он заснул.
Во сне он снова увидел, как она кинула в стену тарелку с нарисованным сердцем. Потом — ещё одну. Весь пол покрылся осколками, не осталось ни одного свободного места. Но затем она достала красивое сердце, немного полюбовалась им. В её руках она выглядело очень красивым.
— Это твоё? — она приподняла сердце.
Он сдавленно кивнул.
И сердце полетело в стену, да разлетелось сотней и тысячей осколков с тем самым страшным звуком. От этого звука он и проснулся. Первым делом потянулся к телефону, где прибавилось сообщений. Вторым делом — добавил её в чёрный список.
Ничего не поделаешь — пора собирать осколки и заново его склеивать.