А ведь как стройно выглядел план на бумаге! Зажатых с одной стороны озером, с другой деревней, немцев, взять наскоком с дороги и через редколесье, танковым рывком. Да обойти озеро в ночной тьме, и напасть с тыла, вгрызаясь в ненавистную серую вражескую спину! Быстро, одним махом. Потому что второго маха не будет — слишком мало солдат, слишком мало танков. Пан или пропал!
И что в итоге? Про итоги Владимир Алексеевич предпочитал не думать. Не хотел думать. Очень плохо, когда все знаешь наперед…
— Оврагами пройдем вдоль дороги. Потом придется перебежку сделать, через простреливаемое место. Авось пронесет… Затем огородами, а там посмотрим.
Хороший план. Главное — простой и понятный. Да и чего мудрить? Взял покрепче пистолет в руку и ну бежать! Только пятки и сверкают. Только бы пулеметчик не обратил внимания…
Из показаний:
…А крики-то убиваемых и убийц все слышнее, все ближе. Уже как река они, смывают. Будто лошади, попавшей в стаю волков, хочется кричать от ужаса и затыкать уши, и бежать-бежать-бежать, только бы не слышать этого, не думать, что сначала кого-то, а потом тебя. Не чувствовать, что вот сейчас, прямо сейчас, азартно блестя глазами из-под каски, в тебя метит крепкий, разъевшийся фриц.
Ах, как же муторно и тоскливо, как же обезоруживающе страшно! Суки! Да, суки! Вот так хочется кричать, когда живот сводит, когда сердце летит впереди ног, потому что боится под пулю. Страшно под пулю-то.
Но надо… Никуда не деться. Через эту дорогу, под свинцовый ливень — надо! Иначе Петровичу хана. А что Петрович? Он мне брат, сват? Лежишь мордой в холодную, пыльную землю, и хоть сам себя за загривок поднимай — не пойду! Какой к бесу Петрович? Знать не знаю, не слышал, вот Христом богом…
— Щя-а-ай-зее! — завизжал кто-то молодым, детским почти голоском. Бумкнуло. Граната, видать. Шарахнуло, а это уже танки. Визг замолк, оборвался…
Конец цитаты.
…Владимир Алексеевич осторожно высунулся — над бруствером, где засел пулеметчик и еще несколько солдат, возвышался теперь Т-34, нестерпимо грозный и нестерпимо беззащитный, у него была порвана гусеница. Уже зная, догадываясь, что будет дальше, Владимир Алексеевич вскочил, глянул через плечо на Максима — бежит ли следом, — и махнул через открытое место. Самый быстрый спринт. Наверняка рекорд на двести метров!
Историк бежал, почти не дыша, и все посматривал на танк, из которого теперь, торопливо, выскакивали танкисты, да не все успели через узкие люки. Оставляя за собой дымный след, в бок бронированному чудовищу врезался Фауст-патрон. Полыхнуло, ярко, больно. Рвануло так, что закачались деревья — сдетонировал боезапас. Одного из танкистов, что замешкался, не успел вылезти, разорвало пополам. Верхняя часть, расслабленно-мертвая, взлетела высоко-высоко, к птицам, а потом упала…
Не выдержав, Владимир Алексеевич споткнулся, рухнул на колени, и его растревоженный пустой желудок выдал фонтан рвотной желчи.
— Ох, еб… — матюгнулся Максим, схватил Кирилла за шиворот и потащил волоком безвольное, мягкое, обвисшее тело.
Intro(входящий вызов)
— Что происходит?
— Нормально, нормально, — бубнит кто-то, шепелявит. — Не все коту масленица…
— Да вытрите вы его, захлебнется же! Сестра!?
— Вакцина готова?
— Сейчас, сейчас, погоди, компилится!
— Что так долго?
— Ты на аппаратную часть посмотри! Это же рухлядь! Радуйся, что я вообще хоть какие-то исходники нашел. Ты бы лучше за каналом смотрел, а то связь нестабильна. И где психиатр вообще? Я что, сам буду мат прогноз составлять?
Intro(отклонено)
Дышал Максим хрипло, взахлеб, брызгаясь слюной и выпучив глаза. Владимир Алексеевич и очнулся, казалось, именно от этого оглушающего хрипа. Очнулся и тут же полез искать оружие, ППС нашелся, а вот пистолет…
— Я пистолет потерял.
— Х-х-хрен с-с ним-м, — крякнул Максим и бросил на колени историку второй ТТ, который взял у Петровича, — Ну и… пробежка… етить!
Владимир Алексеевич вспомнил летящее тело танкиста, и его снова передернуло. «Хрен с ним», подумал он, «Действительно… хрен с ним». Утерся и мрачно посмотрел на Максима.
— Ну как, пойдем?
— По-пошли, уфф…
4.
Из показаний:
Через огороды ползком, будто в угаре, будто по пьяни. А пьяным и дуракам везет. А кто мы, если не дураки? Полезли в пекло, сами полезли, никто не тащил, никто не упрашивал. С пукалками своими полезли. Огородами…
Не знали же, что огороды горят, что деревня как огромная полыхающая печь — ни вздохнуть, ни глаза открыть. Глупцы! Захотели тихо и незаметно. Вот и ползли меж дымящихся, исходящих жаром угольев, что были раньше хатами. Ползли, или перебегали, уже не таясь, спасая шкуру от нестерпимого жара, покрываясь огромными волдырями, обещающими нестерпимую боль, если не сию секунду, так одну спустя.
Видели горелые трупы. Это те, кто не захотел уйти, когда началась стрельба. Те, кто хотел отсидеться, отчаянно надеясь на защиту родного погреба. Видели немцев, те бежали куда-то, кричали, но тоже не всмотрелись в нас, как во врагов — дым был густой и мешал видеть.
Один выскочил из пламени прямо на Максима, тот, не думая, наотмашь ударил пистолетом по лицу, потом пихнул в необъятный живот сапогом, и фриц с воем сгинул в кипящей жаром геенне. Мимоходом все, бегом, походя. Сниться этот кошмарный вой будет уже потом…
Как нашли медпункт? Кто бы помог вспомнить… наверное увидели, что на отшибе стоит, да и пошли к нему, а это он и оказался. Хорошо хоть хватило мозгов идти кустами, которые пусть и были редкими, но прятали худо-бедно.
Конец цитаты.
Руки немилосердно потели. ППС прямо вываливался, будто живой. Сердце бешено колотилось, разгоняя адреналин по мышцам. Хотелось бежать, или прыгать, или стрелять. Чего угодно, только не стоять. Или упасть просто и лежать, медленно остывая. Пот застилал глаза, саднили обожженные веки, но все это было неважно, не чувствовалось, потом почувствуем, потом.
— Сколько? — спросил шепотом Максим.
— Один мотоцикл у входа. Там двое. Еще двое постоянно ходят туда-сюда. Внутри, может, человека четыре, не считая раненых.
Максим насупился:
— Все равно сдюжим!
— Сдюжим… Значит так, Максим, дай-ка мне второй ТТ. А тебе вот на, ППС.
— Зачем?
— Да ты слушай, как будем делать… Выходим вдвоем, одновременно. Ты сразу к колодцу…
Из показаний:
Вышли вдвоем. Ровно, прямо, как на параде. Как статуи.
Максим полоснул быстрой очередью и бросился к колодцу. Немцы обалдели, конечно. Но уже ничего не успели сделать. Я стрелял с двух рук. Как это, по-македонски? Или это когда от бедра? Неважно. Я сделал четыре выстрела, и четыре тела легло на пыльную землю. Кто-то ранен, кто-то убит.
Я чувствовал странную, неумолимо-сладостную дрожь, рот сам стал щериться в улыбке, и я стрелял, чувствуя, как отдача тяжело бьет по рукам, как дергаются черные пистолетные стволы. Максим прикрывал меня из-за колодца.
Пихнув ногой дверь, я медленно, вальяжно вошел и выстрелил прямо. Какой-то юнец стоял, направив на меня шмайссер. Почему он не стал стрелять — не знаю. Напугался моего вида? Кроме того юнца в хате было еще пятеро. Я стрелял методично и быстро, пока в живых, если не считать лежачих раненых, не осталось двое, я и немец — в пенсне, коротко стриженый, в халате, заляпанном кровью.
Только потом я услышал стоны лежачих раненых… Почему-то я не стал по ним стрелять…
Конец цитаты.
…Следом за Владимиром Алексеевичем в хату ворвался и Максим, хищно осмотрелся стволом своего ППС, и убежал проверять, не забыли ли еще кого? Через секунду из-за занавески раздался короткий выстрел и вскрик.