На этом месте у Сани чуть не случилось помешательство. Убили!! Убили!! Младшего брата! Он несколько раз читал написанное неровным материнским почерком письмо и все не верил своим глазам. Олег, скорее всего, насмотревшись на старшего брата (тут в письме напрямую сквозило обвинение), вступил в какую-то нацистскую организацию и участвовал в городских беспорядках. При задержании тяжело ранил одного милиционера и оказывал сопротивление.
В следственном изоляторе его били. И забили насмерть…
Участвовавшие в этом милиционеры не были не только осуждены, но даже остались служить в милиции на своих должностях. А одного даже повысили. Когда Саня читал эти строки, его руки тряслись в бессильной ярости, на глаза наворачивались слезы. Не долго думая, Саня подал рапорт на отпуск, чем несказанно удивил своих командиров, поскольку на дворе стояла зима, достал по своим каналам оружие и отправился домой.
Мстить.
Он никому и никогда не рассказывал о том, что происходило тогда в темных дворах и петербургских подворотнях с теми, кто избивал его младшего брата. И никому не собирался рассказывать впредь! Важным остается только тот факт, что его так и не нашли, хотя милиция всего города была поставлена на уши. Еще бы, ведь в течение недели от рук неизвестного, но, судя по всему, очень подготовленного преступника погибли четыре милиционера в званиях от лейтенанта до подполковника…
А Саня вернулся на Кавказ, в свою часть, хотя и думал, что у него не получится вырваться из Санкт-Петербурга. Там, в ставшей уже родной части, ему не задали ни одного вопроса, а просто отметили тот факт, что отсутствовал он гораздо меньше, чем планировался отпуск. Продолжать отдых Саня не стал, он предпочел влиться в суету армейских будней с головой, чтобы забыть, чтобы не вспоминать, чтобы не думать… Но забыть и не вспоминать не получилось, потому что всего через месяц началась война.
— Ясно, — сдавленно сказал Вадим, эта история его, мягко говоря, шокировала.
— Я тебя предупреждал, — криво усмехнулся Саня, — Не твое это дело, командир.
Вадим закурил, а потом задал нежданный и, вроде бы даже, не совсем уместный вопрос:
— И что, ты до сих пор ненавидишь всех нерусских? Негров, китайцев и прочих? К тому же война-то должна была убедить тебя в твоей правоте.
В ответ Саня только махнул рукой:
— Да брось ты! Какой из меня нацист-то? Знаешь, мне в Чечне два раза жизнь спас один армянин. Очень хороший человек, мой самый близкий друг теперь. И ты думаешь, что после этого мое мировоззрение не изменится? На войне всякое бывало, командир…
— Ну а как быть с татуировками? Если уж все так кардинально поменялось.
— Знаешь, я решил — пусть остаются, как вечное напоминание о моей юношеской глупости. А насчет моих взглядов я скажу так — они поменялись в сторону закона и правил морали, а в не сторону чистоты расы и вероисповедания.
— Вот как? — саркастически протянул Вадим, — В сторону закона?
— Именно! Только не юридического закона, а человеческого закона справедливости. Вот, скажем, к татарам я отношусь спокойно, а знаешь, почему? Потому что живут они себе спокойно в своем Татарстане и не лезут по всему миру, как тараканы или китайцы. Неужели было неясно еще двадцать лет назад, чем это «тихая китайская экспансия» грозит? Куда ни плюнь, в любом городе мира, где более или менее хорошо жить, была китайская или вьетнамская или еще какая-нибудь желтая община! Вот в Центральной Африке их не было, вообще не было, потому что жить там плохо. Чукчи живут на Чукотке, якуты в Якутии, татары в Татарстане, башкиры в Башкирии. А я живу в России и не суюсь в другие страны, не собираю весь свой скарб, что есть, и не вваливаюсь в другую страну со всем своим выводком детей в двенадцать человек… И все потому, что «Где родился, там и пригодился». Да и ладно, если бы в Россию просто приезжали и жили. Работали, детей растили. Так нет же! Каждый норовит урвать кусок, жить по тем, своим законам и обычаям, от которых удрал со своей родной страны! И мало того! Еще и других пытается заставить! А если кто не соглашается, так и силой пытается, священный джихад объявляет…
Саня явно выдохся от своей пламенной речи, но все равно продолжил:
— В общем, это долгий и бесполезный разговор, на самом-то деле. Все эти теории и домыслы потеряли всю свою важность, особенно сейчас. Силой ничего решить не получится, потому что такова жизнь. И даже все эти мои измышления не являются моей философией, а просто всего лишь возмущением той ситуацией, которая нас всех сюда и привела. Не более того. Я не нацист и тем более уже никого не ненавижу. Я просто выполняю свою работу, а моя работа — это война. Так что не переживай, командир.
— Знаешь, а ты все-таки странный человек, Дубровицкий, — сказал Вадим, — Наверное, потому такой интересный.
А потом они шли и шли через пелену снега, продираясь сквозь заросли кустов, которые тянули к ним голые ветки и цеплялись за одежду, стараясь затянуть, схватить, скрутить, а они пробивались через барханы наметенного снега. Перед ночлегом сушили у костра мокрые от снега вещи, из снега топили себе воду на еду и чай. Кругом был вечный и непрекращающийся снег! И достал он уже всех изрядно, даже эвенка.
Дальше же должно было стать только хуже, они должны были подняться на плоскогорье вдоль русла спускающейся с него реки, затем пройти еще шесть километров вдоль речки и попасть, в конце концов, в ущелье…
В этом месте подъем на плоскогорье был круче. Намного круче. Если бы пришлось сплавляться по реке, то на этих порогах и маленьких водопадиках не выжил бы никто.
Оценив предстоящее восхождение, Вадим скомандовал привал. Нужно еще набраться сил перед последним рывком, да и день клонился к закату. Лагерь поставили быстро, сказывался полученный за последнее время экстремальный опыт, палатки врыли в снег почти по самую макушку, чтобы не сдуло ветром. Костер же разводить вообще не рискнули, только маленькие спиртовки для разогрева еды, почти невидимые и совсем бездымные.
Усталость придавливала, просто тянула к земле, заставляя слипаться веки, но Вадим пересилил себя:
— Я такой гадкой погоды что-то не припомню вообще. Правду ли говорят, что через год землю накроет плотный туман, который не будет рассеиваться ни днем, ни ночью?
— С чего бы это? — возразил Игорь.
— Ну, помнишь же, как все было сразу после взрывов? Сначала в течение недели небо заволокло дымом, потом кислотные дожди были, потом холодать начало. Такой страшной зимы еще никогда не было… Так вот, один знакомый мне говорил, что вот прошло уже три года, уровень радиации снизился в сотни раз, дыма в атмосфере нет, а зима все никак не кончится! Даже летом в июле идут такие дожди вперемешку с градом и снегом, что надежды на возвращение нормальной погоды уже нет. А знаешь почему?
— Ну и почему же?
— Озоновый слой земли практически полностью исчез! Только на полюсах немного осталось. А ведь он не только защищал землю от космической радиации, а еще и выполнял роль парника, задерживая тепло, которое сейчас просто рассеивается. Вот из-за этого рассеивающегося тепла и становится столько тумана. Тепло рассеивается, образуется конденсат, будто ты вышел за дверь на мороз и твое дыхание превращается в пар. Так же и воздух. С каждым годом становится все холоднее и холоднее, и так продлится еще лет двадцать, не меньше.
— Почему так долго? Говорили же, что через пять лет все станет приходить в норму! — встрепенулся Илья, — Я помню все эти заявления, очень их внимательно слушал.
— Если процесс пустить на самотек, то это займет двадцать или более лет. Пока возродится озоновый слой, пока наберется достаточно тепла, пока взбесившаяся атмосфера перестанет раз в месяц рожать новый сумасшедший смерч, пока не прекратятся землетрясения.
— Что значит на самотек? Разве есть способ как-то повлиять на природу?
— Есть, — на этот раз говорить стал Саня, — Уж не знаю, правда это или ложь. Но, говорят, нашими были разработаны прототипы климатического и тектонического оружия. Якобы можно было одним нажатием кнопки уничтожить не то, что страну — целый континент! Слава богу, хватило ума никогда не пользоваться этим! Пропади хотя бы малая часть какого-нибудь континента и это привело бы к большей катастрофе, чем сейчас.