Вдруг профессора начало шатать. С разбитой склянкой на волю вышла сама смерть. Беспощадные пары цианида, поднимаясь вверх с песка и горлышка, которое все еще держал в своих руках ее владелец, принялись за свою черную работу. Больше инстинкт самосохранения, чем реальное осознание происходящего, заставил профессора бросить остатки бутылки подальше от себя. Окружающий туман словно наполнил сознание ученого, отбирая у него способность мыслить. Он тяжело рухнул на четвереньки прямо над лежавшим без чувств фокусником, лицом в сторону Колтона.
Ему показалось, что Колтон встал. Профессор списал это на галлюцинации отравленного мозга. Его это очень раздражало.
— Ляг! Лежи тихо, — пробормотал он. — Ты мертв, и я сейчас собираюсь убить твоего губителя!
Собрав остатки сил, профессор медленно подобрался к голове португальца и крепко сжал руками его пульсирующее горло. Еще несколько секунд, и грех убийства тяжелым камнем лег бы на душу ученого, но чья-то рука, внезапно схватившая его под ребра, и настойчивый голос вернули профессора в сознание.
— Ради Бога, профессор, не удушите этого несчастного черта!
Жестокая хватка ослабла. Профессор Равенден без сил повалился на спину и пустым взглядом уперся в бледное лицо Дика Колтона.
— Где… где… моя голубянка? — жалобно спросил он.
— Все в порядке, профессор. Не было никакой голубянки. Просто полежите немножко.
Профессор Равенден сделал усилие, чтобы сесть.
— Дайте мне встать, — крикнул он. — Я потерял свой экземпляр голубянки. Она выпала, когда бутылка разбилась.
Он осмотрелся и уперся взглядом в лежащего фокусника.
— Птеранодон? — спросил ученый. Туман потихоньку выветривался из его головы, и мозг снова обрел способность мыслить. — Что все это значит? — проскрипел он.
— Это и есть птеранодон! — И Колтон залился диким смехом, показывая пальцем в сторону бездвижной окровавленной фигуры, тихо лежащей на песке.
— Но следы! Те следы! А след на плите!
— На ископаемой плите — след лапы. А здесь — следы рук.
— Рук? — повторил профессор. — Прошу вас, медленно объясните мне все. Должен признаться, я нахожусь в совершенно непривычном для меня состоянии недоумения.
— Не удивительно. Фокусник убивал своих жертв тем, что умел лучше всего. Он прятался на дне оврага и метал свои ножи в мужчин, когда те в одиночку проходили мимо. После этого ему нужно было как-то возвращать оружие. Так что он просто шел туда на руках, оставляя следы, которые так нас запутали.
— Но зачем?
— Он приходит в себя. У него и спросим.
Через несколько минут Невероятный Уолли уже мог сидеть и отвечать на вопросы. Весь его гнев куда-то испарился вместе с изворотливостью и коварством. Он был напуган, слаб и абсолютно безразличен ко всему происходящему.
— Зачем ты убил Сердхольма? — спросил Колтон.
— Он бил меня, — последовал ответ.
— А против мистера Хейнса ты что имел?
— Он думал, что я убийца; что я убил моряка.
— А против меня?
— Я видел, как вы идете по следам. Думал, что вы меня найдете.
— Возможно и нашел бы. Я только заметил схожесть между следом от моей руки и следом на песке и с интересом подпрыгнул к следующему, чтобы снова отпечатать свою ладонь, как в меня что-то прилетело и без сознания повалило на землю.
— Эт прыжок спас вас, — сказал жонглер. — Нож плашмя прилетел по затылку, иначе вы б уже мертвый тут валялись.
Говорил он об этом, как о чем-то совершенно обыденном. Они подождали, пока фокусник окончательно придет в себя, и все это время дотошно его расспрашивали. Он, ничего не тая, рассказал, как убил Сердхольма и Хейнса и как напал на Колтона. Но вот свою причастность к убийству моряка Петерсена и овцы категорически отрицал.
А вот в расспросе об убийстве любителя воздушных змеев Колтон приготовил для него ловушку.
— Зачем ты дальше бил его после того, как зарезал?
— Кого? — спросил португалец с круглыми от удивления глазами.
— Мистера Эли, которого мы два дня назад нашли с раной от твоего ножа в спине.