А пришел он в себя утром — как это часто бывало. И склонилась над ним красавица, которая, как теперь Фишель знал, была дочерью самого Ашмедая. И с таким состраданием эта дьяволица смотрела на солдата, что не выдержал он и признался — мол, все я знаю, ночью ваш разговор слышал.
— Представьте, рабби, она вроде бы и не удивилась, лишь спросила, чего же я теперь хочу. А я ответил, что хочу того же, чего и раньше хотел, а именно — вернуться домой, к жене.
И тогда сказала она, что Фишель умер от ран. Что жив он только здесь, в доме Ашмедая. А как уйдет отсюда, так тотчас и жизнь из него уйдет.
— И сказала она мне, рабби, что я давно уже был бы похоронен, но только она меня полюбила и потому уговорила отца своего спасти меня — так, как можно было спасти. «Иди, — сказала она. — Иди, Фишель. Я разрешу тебе уйти, но только возьми меня с собою». А еще — сделала она так, чтобы спала с глаз моих пелена и увидел я, где же я жил на самом деле.
Жилище оказалось вовсе не домом, хотя бы и кривобоким. Нет, было это жилище древними развалинами, дикими и мрачными, так что, увидь их Фишель раньше, сразу понял бы, где он живет. Ибо сказано, что нечистые живут только в пустынных местах, оставленных людьми, в развалинах старых домов, в подвалах и чердаках заброшенных зданий.
Да и местность вокруг была соответствующая — ни травы, ни цветущих кустов, высохшая потрескавшаяся почва, серая пыль, больше похожая на пепел, а редкие деревья были напрочь лишены листвы и столь уродливы и покорежены, что больше походили на искривленные человеческие фигуры. Будто какой-то злобный колдун превратил несчастных в причудливые, лишенные зеленого украшения деревья.
Эта мысль поразила Фишеля больше всего. И больше всего испугала — он подумал вдруг, что это и в самом деле несчастные, которые навлекли на себя гнев жутких хозяев. И что ему уготована та же участь — ведь неслучайно ему позволили увидеть все в истинном облике. Он уже почувствовал себя умирающим деревом, но тут красавица, чей облик почему-то не изменился ничуть, взяла его за руку и повела назад, в развалины.
Теперь не видел здесь Фишель ни свеч, ни очага, ни других источников света — свет давали сами стены. Свет этот был мертвенно-белым, призрачным, но в то же время достаточным, чтобы видеть все происходящее. Они вошли в залу — ту залу, где обедало все семейство. Но и тут из всего, что видел он раньше, прежним осталось лишь одно: красота женщины, стоявшей рядом с хозяином дома.
А рядом с ним не было никого — ибо не две женщины здесь обитали, а лишь одна. Даже и не женщина вовсе — Лилит, Летающая В Темных Покоях, Приходящая В Ночи. Это раньше у него словно бы в глазах двоилось.
Хозяин же этого мрачного жилища, повелитель демонов Ашмедай, и вовсе не был похож ни на что и ни на кого. Только раз глянул на него Фишель, но тут же отвел взгляд. Ибо Ашмедай не был похож ни на кого конкретно, но в то же время представал он воплощенным ужасом. И никакая сила не заставила бы Фишеля вторично взглянуть на него.
Что же до прочих домашних, то все они напоминали людей не больше, чем деревья, росшие снаружи. И впридачу ко всему ноги их, как это водится у нечисти, были похожи на огромные птичьи лапы.
Глянул Фишель вниз, на собственные ноги — и задрожал: ноги его тоже превратились в птичьи лапы.
«А что ж ты думал, — захохотал Ашмедай, и хохот его гулко отозвался где вверху, под сводчатым потолком, а может, и снаружи, среди гор, — что ж ты думал, Фишель, ведь кто разделил трапезу с демонами, сам демоном же и становится. Или чертом, выбирай название себе по вкусу. Ты, Фишке, девять лет делил с нами трапезу, а с дочерью моею и госпожой — ложе. Так что не человек ты уже вовсе, а такой же, как мы, нечистый. Не до конца еще, ну да скоро станешь весь таким, как мы!»
В ту же ночь Лилит увела Фишеля в горы. А после все завертелось, закружилось перед его глазами, лишился он чувств — и очнулся на окраине Явориц. И, прежде чем сделал он первый шаг, услышал голос Лилит: «Нынче ночью я буду ждать тебя на старом кладбище».
— Вот так и пришел я в Яворицы, — завершил свою ужасную историю Фишель Мазурский. — И вот так госпожа моя появилась здесь. И дети мои, рожденные ею от меня, тоже. И что же вы можете мне посоветовать? Я ведь уже даже и наполовину не человек, правду сказал Ашмедай. Хотя есть, есть еще во мне человеческое, оттого и пришел я к Стерне после года войны и еще девяти лет у нечистых, оттого и не могу уйти ко второй и главной моей жене. Если бы вы знали, как болит мое сердце, как разрывается оно от от той боли, как жжет меня внутренний огонь! Но что же мне делать, рабби, если там — моя любовь, — он указал в сторону скобяной лавки Стерны-Двойры, — а там — мои дети, — и он махнул рукой в сторону заброшенного кладбища.