— Сколько бы её ни защищали… — начал сын.
— А я её и не защищаю, — ответил папа, — она поступила неправильно, и всё-таки я хочу понять, почему она так поступила.
— Как вы думаете, — спросила я, — такой она человек, чтобы выслуживаться перед учительницей?
Дети переглянулись. По их лицам я поняла, что нет, Таня не такой человек.
— Тогда почему же она так сделала? Может быть, она хотела за что-нибудь Славке отомстить?
— Вот уж нет! — воскликнула Валя. — У неё никогда никаких дел со Славкой не было. Ей и разговаривать-то с ним не о чем. Всё про футбол да про футбол?..
— Тогда почему же?
Ребята молчали. Папа, решив, что разговор исчерпан, вновь отправился в свою комнату — работать.
— Вообще-то Таня справедливая, — нерешительно сказала дочь.
— Ну, а если она справедливая, то, может быть, ей стало невмоготу видеть, как Славка трусит и старается за вас спрятаться?
Ребята снова переглянулись. «Кто её знает», — выражали их лица.
— Я вам вот что скажу, — начал папа, снова появляясь в дверях. Как видно, ему не работалось, он всё ещё думал о нашем разговоре. — Я вам вот что скажу. Может быть, Таня и возмутилась трусливым и лживым поведением Славки, но со своими разоблачениями ей лучше было бы подождать. Если бы она подумала, она, наверно, поступила бы по-другому. Вот, например, если бы в нашем КБ…
Я не знаю, нужно ли мне объяснять вам, что КБ — это значит конструкторское бюро. Наш папа работает начальником одного такого КБ. Там инженеры-конструкторы конструируют машины, а чертёжники-конструкторы делают чертежи этих машин. Потом эти чертежи пошлют на завод, и рабочие по ним станут делать детали.
— Вот если бы в нашем КБ, — продолжал папа, — кто-нибудь сделал ошибку, я не побежал бы к нашему директору об этом доносить, я просто указал бы человеку на его ошибку, вот и всё. Но если бы, предположим, кто-нибудь из чертёжников не просто ошибся, а схалтурил бы — по лени, по равнодушию или небрежности сделал неверный чертёж, — я тоже не побежал бы к директору, а сказал бы этому чертёжнику в глаза всё, что я о нём думаю. И даже если бы он меня не послушался, я и то не стал бы обращаться к начальству: я собрал бы всех наших товарищей и при них сказал бы этому чертёжнику, что я о нём думаю. И поверьте, к директору мне бы уже идти не пришлось.
— И прошу отметить, — сказала я, — что Таня не побежала шептать учительнице наедине, а встала перед всем классом.
— Было бы лучше, если бы она встала перед всем классом, когда учительницы в классе не было, — заметил папа и ушёл к себе уже окончательно. Впрочем, нет, опять не окончательно. В дверях он обернулся. — А самое лучшее, — сказал он, — было бы, если бы встал Славка и сказал: «Это сделал я». Тогда и разговаривать было бы не о чем.
И он в самом деле ушёл.
Я оделась и отправилась разговаривать с Зинаидой Павловной. Я застала её в учительской одну. Рядом с ней высилась груда тетрадей, которые она проверяла.
С первых же слов я увидела, что она всё понимает — кто в этой истории прав, а кто виноват.
— Положение Тани Кузьминой стало трудным, — сказала она, — многие в классе её осуждают. Как видно, придётся нам созывать классное собрание и всем друг с другом объясняться — кто прав, а кто виноват. Славке, конечно, от ребят сильно достанется. Вся эта история, сказать по правде, меня не очень беспокоит. Гораздо больше другое беспокоит меня в наших ребятах. Я не могу видеть, когда они бывают развязными, грубыми, нахальными. На нас с вами лежит обязанность их воспитания, а хорошо ли мы с вами их воспитываем? Хорошо ли они ведут себя дома, в школе, на улице?
Она подумала немного и сказала:
— Кстати, у нас в городе происходят престранные вещи. Вы слышали, что случилось на днях в ресторане?
— Я ничего не слышала.
— Ну вот видите, — грустно сказала она.
Мне очень хотелось спросить у неё, что же случилось на днях в ресторане, но тут зазвонил телефон. К тому же около Зинаиды Павловны лежала огромная груда тетрадей, и я поняла, что мне лучше уйти. Ведь ей за этими тетрадями сидеть до поздней ночи.
Как раз в этот вечер повалил снег. Я шла белыми улицами и смотрела, как огромные хлопья заносят следы прохожих. На заборах, на деревьях, на всех выступах — на карнизах и подоконниках — навалило столько снегу, что он еле держался, то и дело срываясь вниз.
И я сама шла, как снежная баба.
Я шла и думала о том, как всё непросто на свете. Ну, прямо ни одного слова нельзя сказать не подумав. Даже иногда и думать устанешь. Но что поделать — приходится.