Она поднялась, чтобы выйти. Сарвант набросился на нее и развернул лицом к себе. Арва открыла рот, чтобы закричать, но он заткнул ей рот краем балахона. Оставшуюся часть балахона Нефи обмотал вокруг ее головы и толкнул ее назад на кровать, а сам навалился на нее.
Она корчилась и извивалась, пытаясь высвободиться из мертвой хватки, но Сарвант держал ее так крепко, что пальцы глубоко впились в ее тело. Она пыталась сжать колени вместе, но он как гигантская рыба обрушился на нее, дико работая бедрами. Это взломало замок ее ног.
Тогда Арва стала отползать на спине назад, извиваясь по–змеиному, но голова ее уперлась в стенку. Внезапно она прекратила сопротивление.
Сарвант застонал и обхватил руками ее спину, пытаясь прижаться лицом к балахону, прикрывшему ее лицо. Он искал ее губы, но там, где был заткнут рот, материя одежды была двойной толщины, и он ничего не ощущал.
Мелькнула в его мозгу искра благоразумия, мысль о том, что он так всегда ненавидел жестокость и особенно насилие, а вот теперь сотворил такое над женщиной, которую любил. И что было хуже, гораздо хуже — это то, что она добровольно отдалась по меньшей мере доброй сотне мужчин за последние десять дней, мужчин, которым была абсолютно безразлична, и которые просто желали выплеснуть на нее свою похоть, а вот ему сопротивляется, как дева–мученица в Древнем Риме, брошенная на милость императора–язычника! Это было бессмысленно, совершенно непостижимо!
Он вскрикнул от неожиданного высвобождения того, что копилось в нем восемьсот лет.
Он не сознавал того, что кричит. Он вообще уже совершенно не воспринимал окружающее. Он не был в состоянии постигнуть происходящее и тогда, когда в киоск ворвались настоятель и жрец, и Арва, всхлипывая, рассказала о насилии. Только тогда понял Нефи, что происходит, когда храм запрудила толпа разъяренных мужчин, и кто–то притащил веревку.
Но уже было слишком поздно.
Слишком поздно пробовать объяснить им свои побуждения. Слишком поздно, даже если бы они были в состоянии понять, о чем он говорит. Слишком поздно, даже если бы его не повалили и не били ногами до тех пор, пока не выбили все зубы, а губы распухли так, что он вообще уже не мог ничего сказать больше.
Настоятель попытался было вмешаться, но толпа отпихнула его в сторону и вытащила Сарванта на улицу. Здесь его волокли за ноги, голова больно билась о цемент, и так было до самой площади, где стояла виселица. Виселица в форме отвратительной богини–старухи Альбы, погубительницы Духа Человеческого. Ее стальные руки, окрашенные смертельно–белой краской, простирались так, будто она хотела схватить и задушить каждого, кто проходит мимо.
Веревку перебросили через одну из рук и конец завязали вокруг запястья. Из какого–то дома поблизости притащили стол и поставили под свисающей с руки веревкой. Миссионера–насильника подняли на стол и завязали руки за спиной. Двое мужчин крепко держали его, пока третий набрасывал на шею петлю.
Когда крики разъяренных людей прекратились, и они перестали дубасить его и рвать богохульную плоть, на какое–то время наступила тишина.
Сарвант попытался осмотреться. Что–либо увидеть отчетливо он уже не мог — глаза заливала кровь из глубоких ран на голове. Он что–то прошамкал.
— Что он сказал? — спросил кто–то из державших.
Повторить Нефи уже не мог. Он думал о том, что ему всегда хотелось стать мучеником. Ужасным грехом было его желание. Грехом гордыни. Но он продолжал жаждать мученичества. И всегда рисовал в воображении свой будущий конец в ореоле достоинства и мужества, которые придаст ему знание, что ученики будут продолжать его дело, пока оно окончательно не восторжествует.
Сейчас же все было совсем не так. Его вешали как преступника самого низкого пошиба. Не за проповедь Слова, а за изнасилование.
Так никого и не обратил он в свою веру. И умрет не оплаканным, безвестным, безымянным. Тело его швырнут свиньям. Но не судьба тела его волновала. Мучила мысль о том, что имя его и деяния умрут вместе с ним — и вот это как раз и заставляло его взывать к небесам в отчаяньи. Кто–нибудь, пусть хоть одна живая душа, но несет Слово дальше.
Никакая новая религия, мелькнуло у него в голове, не добьется успеха, пока сперва не ослабеет окончательно старая. А эти люди верят без тени какого–либо сомнения, которое могло бы ослабить слепоту заблуждений. Они верят так истово, как уже давно не верили люди — его современники.
Он что–то прошамкал снова. Теперь он уже стоял на столе один, покачиваясь из стороны в сторону, но преисполненный решимости не выказывать страха.
— Слишком рано, — произнес Сарвант на языке, который был непонятен его слушателям, даже если бы он говорил разборчиво, — слишком рано я вернулся на Землю. Следовало бы подождать еще восемьсот лет, когда люди, возможно, начали бы терять веру и тайно глумиться над нею. Слишком рано!
Затем стол вышибли из–под него.
XIII
Две шхуны с высокими мачтами, вынырнувшие из утреннего тумана, оказались рядом с бригантиной раньше, чем впередсмотрящий успел выкрикнуть предупреждение. Однако у матросов на борту «Священного Дельфина» не было сомнений в отношении того, кто на них напал. Со всех концов бригантины раздался одновременно крик «Карелы!», и все смешалось.
Один из пиратских кораблей подошел вплотную к «Дельфину». Ободранные крючья с карельского судна притянули борта друг к другу. Короткое мгновение, и пираты уже на палубе.
Это были высокие полунагие люди, одетые лишь в ярко раскрашенные короткие штаны, стянутые широким кожаным поясом, обвешанные оружием. Тела их с головы до ног покрывала татуировка, они размахивали саблями и увесистыми дубинами с острыми шипами. Пираты свирепо вопили на своем родном финском наречии и орудовали саблями и дубинами, как берсеркеры, то и дело обрушивая их в слепой ярости на своих же воинов.
Ди–Си были захвачены врасплох, но сражались мужественно. Они и не думали сдаваться — плен означал рабство и непосильный труд до самой смерти.
Экипаж «Терры» сражался в рядах защищающихся. Хотя у звездолетчиков отсутствовали навыки боевого фехтования, они рубили и кололи нападающих, как могли. Даже Робин схватила меч и дралась бок о бок с Черчиллем.
Вторая шхуна прижалась к «Дельфину» с другого борта. Карелы, как муравьи, ринулись с нее в битву и напали на Ди–Си раньше, чем те успели повернуться к ним лицом. Гбве–Хан, дагомеец, пал первым среди звездолетчиков. Удачным ударом он сразил одного пирата, ранил еще одного, но подкравшийся сзади карел ударил дагомейца по руке, державшей меч, а затем срубил голову. Следующим пал Ястржембский, истекая кровью из раны на лбу.
В пылу сражения Робин и Черчилль не заметили, как их сверху накрыли сеткой, сброшенной с реи, после чего они были избиты до беспамятства.
Очнувшись, Черчилль обнаружил, что руки его связаны сзади. Робин валялась на палубе рядом с ним, тоже связанная. Звон мечей прекратился, не слышно было и криков умирающих. Тяжело раненных Ди–Си карелы повыбрасывали за борт, а тяжело раненные карелы сдерживали стон.
Перед пленниками стоял капитан пиратов, Кирсти Айнундила, высокий загорелый моряк с повязкой на одном глазу и шрамом через всю левую щеку. На Ди–Си он говорил с сильным акцентом.
— Я ознакомился с судовым журналом, — сказал он, — и знаю, кто вы. Отпираться бессмысленно. Так вот, вы двое, — он показал на Черчилля и Робин, — стоите большого выкупа. Я уверен, что Витроу раскошелится, чтобы заполучить невредимыми дочь и зятя. Что касается остальных — за них тоже дадут приличную цену на базаре в Айно.
Айно, Черчилль знал это, был удерживаемый карелами город на побережье в районе прежней Северной Каролины.
Кирсти велел отвести всех пленников в трюм и приковать цепями к переборкам. Среди них оказался и Ястржембский, так как карелы вовремя заметили, что он оправился от раны.
После того как, посадив на цепь, пираты оставили их одних, первым заговорил Лин.
— Теперь я понимаю, что было глупо рассчитывать на то, что нам удастся добраться до родных мест. И не из–за пленения, а потому, что у нас уже больше нет родных мест. Там нам было бы ничуть не лучше, чем здесь. Мы обнаружили бы, что наши потомки столь же чужды нам и враждебны, сколь здесь потомки Черчилля. Я сейчас долго думал о том, что мы позабыли из–за нашего страстного желания возвратиться на Землю. Что случилось с землянами, которые находились в колониях на Марсе?