Но расписание поездов есть расписание. Дежурный по станции поднимает жезл. Поезда одновременно приходят в движение. Машут детские ручонки.
Лотта Луизой едет в Вену.
Луиза Лоттой - в Мюнхен.
Глава пятая
Мюнхен. Главный вокзал. Платформа шестнадцатая. Спокойно стоит паровоз и пускает кольца дыма. В потоке приезжих образовался островок встреч. Маленькие девочки в объятиях своих сияющих родителей. В громкой, счастливой, оживленной болтовне все забывают, что они еще на вокзале, а не дома!
Постепенно платформа пустеет.
Наконец остается один-единственный ребенок, девочка с косичками и бантами. До вчерашнего дня она носила локоны. До вчерашнего дня ее звали Луиза Пальфи.
Маленькая девочка в конце концов присаживается на чемодан и крепко стискивает зубы. Ждать на вокзале чужого города маму, которую знаешь только по фотографии и которая все не приходит,- это не детская игра!
Фрау Лизелотта Пальфи, урожденная Кёрнер, которая уже шесть с половиной лет (со времени ее развода) снова называется Лизелоттой Кёрнер, задержалась на работе в редакции «Мюнхнер иллюстриерте» из-за нового, только что полученного, материала для страницы новостей. Она работает художественным редактором.
Наконец она схватила такси. Наконец добилась перронного билета. Наконец она добегает до шестнадцатой платформы.
Платформа пуста.
Нет! Далеко, далеко в самом конце платформы, на чемодане сидит ребенок! Молодая женщина мчится по платформе, как на пожар!
У маленькой девочки, которая сидит на чемодане, дрожат колени. Неизведанное чувство наполняет сердце ребенка. Ведь эта молодая, сияющая от счастья, эта, несущаяся к ней, настоящая живая женщина - ее мама!
- Мамочка!
Луиза бросается навстречу женщине и, высоко подняв руки, повисает у нее на шее!
- Моя хозяюшка! - со слезами шепчет молодая женщина. - Наконец-то, наконец-то мы с тобой снова вместе!
Маленькие детские губы горячо целуют ее нежное лицо, ее ласковые глаза, ее губы, ее волосы, ее нарядную шляпку! Да, да, и шляпку!
И в ресторане, и на кухне отеля «Империат» в Вене царит радостное оживление. Любимица завсегдатаев и служащих, дочь дирижера Оперы Пальфи снова здесь!
Лотта, пардон, Луиза, сидит, как все и привыкли ее видеть, на своем обычном месте, на стуле с двумя высокими подушками, и ест до смерти ненавистный омлет.
Постоянные посетители один за другим подходят к столу, гладят маленькую девочку по голове, нежно похлопывают ее по плечам, на которые спадают локоны, спрашивают, понравилось ли ей в пансионате, и тут же говорят, что в Вене с папой, разумеется, гораздо лучше, выкладывают перед ней на стол всевозможные подарки: конфеты, шоколад, вафли, цветные карандаши, а один даже вытаскивает из кармана маленькие старинные пяльцы для вышивания и смущенно говорит, что это еще его бабушки; мужчины кланяются дирижеру и возвращаются за свои столики. И сегодня им, одиноким дяденькам, наконец-то снова нравится еда!
Но вкуснее всего сегодня обед у самого господина дирижера. Ему, который всегда считал, что для «подлинно творческой натуры» более всего необходимо одиночество и что былое супружество его не более как ошибка и шаг к мещанству, ему сегодня совсем «нетворчески» тепло и легко на сердце. И когда дочь, нерешительно улыбаясь, берет его за руку, как будто боится, что отец ее иначе может улететь, он самым настоящим образом давится, хотя в говядине нет никаких костей.
Ах, и тут снова подходит официант Франц и преподносит новую порцию омлета!
Лотта трясет кудряшками.
- Я больше не могу, герр Франц!
- Но, Луиззи, - укоризненно произносит официант. - Это еще только пятый!
Когда слегка огорченный герр Франц вместе с пятым омлетом уплывает обратно в кухню, Лотта берет себя в руки и говорит:
- Ты знаешь, папочка, с завтрашнего дня я буду есть то, что ешь ты!
- Вот так так! - восклицает дирижер. - А если я ем теперь только копчености? Ты же их не переносишь! Тебе же будет от них плохо!
- Если ты ешь копчености, - грустно произносит она, - мне снова придется приняться за омлеты. (О, как непросто быть собственной сестрой!)