Вчера вечером, поев, я, лениво развалясь, сидел у себя в номере и уже совсем было собрался продолжать свое писание. Альпийский жар угасал. Цугшпитце и его гребни окутывала тьма наступающей ночи. А на другом берегу озера над черным лесом с улыбкой выглядывала полная луна.
Тут-то я и обнаружил, что потерялся мой зеленый карандаш. Наверное, выпал у меня по дороге домой. А может быть, Эдуард, этот красавец теленок, принял его за стебелек травы и слопал. Во всяком случае, я рассиживал теперь в номере и не мог писать. Ведь во всем отеле, хотя это и шикарнейший отель, мне не у кого было одолжить зеленый карандаш! Ну не дикость ли?
Тогда я принялся читать детскую книжку, которую мне прислал автор. Но скоро я отложил ее в сторону и даже рассердился. И вот почему: этот господин, оказывается, и в самом деле вознамерился убедить детей, читающих его книжки, что они всегда веселы и от избытка счастья не знают, за что приняться. Этот неискренний господин, кривя душой, представляет дело так, как будто бы детство пекут из первосортного домашнего теста.
Как может взрослый человек настолько забыть свои юные годы, что уже не представляет себе, как порой несчастен может быть ребенок? Я от всего сердца прошу вас: никогда не забывайте вашего детства! Обещаете мне? Честное слово?
Собственно почти одно и то же - плакать ли из-за сломанной куклы или, много позже, плакать, потеряв друга. В жизни важно не то, по чем страдать, а то, как сильно страдать. Детские слезы, ей-богу, не меньше, а по весу часто значительно тяжелее, чем слезы взрослых. Тут никакой ошибки, господа! И речь не о том, чтобы проявлять излишнюю мягкость. Я только думаю, что надо быть всегда честным, даже и в тех случаях, если это причиняет боль. Честным до мозга костей.
В новогодней истории, которую я начну рассказывать в следующих главах, есть мальчик по имени Джонатан Тротц, которого товарищи зовут Джонни.
Этот маленький тертианер[6] здесь не главный герой. Но его жизненный путь вплетается в повествование. Он родился в Нью-Йорке. Его отец был немец. Мать - американка. Жили они друг с другом как кошка с собакой. Наконец мать убежала из дома. Когда Джонни исполнилось четыре года, отец повел его в гавань Нью-Йорка, на пароход, который отправлялся в Германию. Он купил мальчику билет, сунул ему десятидолларовую бумажку в коричневое детское портмоне и повесил ему на шею картонную бирку, на которой были фамилия и имя мальчика. Потом они пошли к капитану, и отец сказал:
- Захватите, пожалуйста, моего малыша в Германию! Дедушка с бабушкой придут к пароходу его встретить.
- Все будет в порядке, сэр, - ответил капитан. И отец Джонни немедленно удалился.
И вот мальчик, совсем один, отправился через океан. Пассажиры были очень добры к нему, угощали шоколадками, читали, что было написано на его картонке, и говорили: «Ну только подумать, какое счастье, ты еще совсем маленький мальчик, а совершаешь такое большое путешествие».
Через неделю пути они прибыли в Гамбург. Капитан ждал у трапа бабушку и дедушку Джонни. Пассажиры сходили, трепали на прощание мальчика по щекам. Профессор латыни взволнованно произнес: «О мальчик, может быть, это и к лучшему!» Матросы, которые сходили на берег, кричали: «Держись, Джонни!» А потом на борт поднялись люди, которые должны были выкрасить пароход, чтобы к следующему рейсу в Америку он снова выглядел как новый.
Капитан стоял на набережной, держал маленького мальчика за руку, время от времени смотрел на свои часы и ждал. Но ни бабушка, ни дедушка Джонни так и не появились. Да они и не могли прийти - ведь они уже много лет назад были на том свете. Отец просто решил отделаться от ребенка, вот и отправил его в Германию, не ломая себе голову над тем, что будет дальше.
В ту пору Джонатан Тротц еще не понимал, что с ним сотворили. Но он вырос и много ночей провел без сна и в слезах. И это горе, которым наградили его, когда ему было всего четыре года, он долго еще не мог преодолеть, хотя он, можете мне поверить, был достаточно смелым мальчиком.
Но это еще полдела. У капитана была замужняя сестра, он и отвез к ней мальчика. Он навещал его, когда бывал в Германии, а когда мальчику исполнилось десять лет, определил его в интернат, в гимназию Иоганна-Сигизмунда, что в Кирхберге. Интернат и есть то место, где разворачивается наша новогодняя история.