- Железно! - прошептал Ули. - А что там говорят обо мне?
- Да они все просто остолбенели, - сказал Матиас. - И они тебя жутко зауважали.
- Ты видишь, - прошептал Ули. - Ты же был совершенно прав. Страх вылечился.
- Но, малыш, вчера я бы уже так не говорил, - сказал Матиас. - Ведь это могло кончиться намного хуже. Я-то ведь, ты же знаешь, что никакой не трус. Но ты мне пообещай хоть миллион, я все равно не спрыгну с лестницы.
Ули заснял от радости, от гордости.
- Не спрыгнешь?
- Полностью исключено, - сказал Матиас. - По мне, так уж пусть меня лучше ругают паршивой собакой.
Ули был теперь доволен собой п всем на свете. Несмотря на боль. Несмотря на перспективу четырехнедельного постельного режима.
- На тумбочке лежит шоколад, - прошеnтал он. - От самого Грюнкера. Возьми его себе.
- Нет, спасибо, - сказал Матиас. - Я не голоден.
Ули чуть не рассмеялся. Но грудь у него болела.
- Ты не голоден? - прошептал он.- Но Мацик! Я приказываю тебе - съешь шоколад! Иначе я буду волноваться. А Некурящий запретил мне всякое волнение.
Тут уж Матиас побыстрее схватил шоколад. А Ули так и сохранял строгое лицо, пока Матиас не сунул несколько кусочков в рот. Тогда он умиротворенно улыбнулся.
В этот момент отворилась дверь, и вошла сестра.
- Что за безобразие! Сейчас же уходи! - крикнула она.- Ну это же невозможно: такая дубина, съел у маленького больного мальчугана шоколад!
Матиас краснел все больше и больше.
- Он же мне приказал,- сказал он, жуя.
- Убирайся вон! - крикнула сестра.
Мальчики кивнули друг другу.
- Всего хорошего, Ули! - сказал Матиас и вышел.
В дополнение к вечерней молитве Юстус произнес перед собравшимися учениками небольшую речь:
- Мы должны быть бесконечно благодарны случаю, что эксперимент, который маленький Ули счел необходимым, остался несчастным случаем, а не обернулся большим несчастьем, - сказал он. - Это могло кончиться гораздо хуже. Для предупреждения подобных вещей я прошу присутствующих, чтобы подобный вид проявления храбрости не превратился в какую-то моду. Я прошу всех не уделять такого внимания как смелости, так и недостатку ее. Мы должны дорожить репутацией школы, как своей собственной. Переломы ног - это аргументы, которые я как воспитатель решительно отвергаю. И чтобы мне впредь больше не говорить вам об этом. Вот так...
Ну ладно, довольно! Сегодня вечером я ухожу. Я хочу выпить кружку пива. Приманер Хенкель остается за меня. Слушайтесь его. Помните, что, если вы сегодня устроите скандал, мне потом нельзя будет уходить. Итак, позвольте мне все же кружку пива. Ну а теперь спокойной ночи!
- Спокойной ночи, господин доктор! - крикнули все.
Доктор Иоганн Бёк пошел вниз, в город. Путь был неблизкий. Кабачок «У последнего порога» находился за чертой города, в предместье. Некурящий рассказал ему, что он там играет на пианино.
«Музыка и танцы, вино - необязательно» - стояло на двери. Юстус вошел. Заведение было не из шикарных. И публика держала себя достаточно вольно. Некурящий сидел за расстроенным пианино и играл шлягер за шлягером.
Бёк уселся за маленький столик, заказал кружку пива и закурил сигару. Некурящий заметил его и кивнул. Пока Некурящий колотил по клавишам, Юстус основательно ко всему пригляделся. Это было действительно довольно сомнительное заведение! Мужчины танцевали в шляпах. Вот это да!
Прошло с полчаса, и Некурящий подсел к столику Бёка.
- Большая перемена! - сказал он и довольно усмехнулся.
Кельнер принес ему бифштекс по-немецки с жареным картофелем и маленькую кружку пива.
- Горячий ужин! - сказал Некурящий и принялся с аппетитом есть.
- Пойми меня правильно, Роберт, - сказал Юстус, - но это же не профессия для тебя. Не хочешь ли ты попытаться снова приобщиться к добропорядочной жизни? - И так как друг не ответил, Бёк сказал: - Сделай это, по крайней мере, ради меня!
Некурящий покачал головой.
- Чего же ты хочешь, Иоганн? - сказал он. - Я достаточно хорошо чувствую себя в своем нелепом железнодорожном вагоне. Весной у меня снова расцветут цветы. Денег мне много не надо. И никогда у меня еще не было столько времени для раздумий и чтения, как в эти последние годы, которые ты считаешь потерянными. Несчастье, которое я тогда пережил, сыграло свою роль. Оно и должно было сделать из меня такого чудака, каким я стал. Мне надо было быть не врачом, а садовником. Однако перестраиваться уже слишком поздно. И здесь, в этом шумном и заурядном заведении, я чувствую себя так удивительно, как будто сижу один где-нибудь в лесу.