Максик высунулся из кармана профессора.
— Ваша милость, это невозможно! В пятницу я лечу с Отто и Бернгардом к сеньору Лопесу в Южную Америку!
Обед состоялся в Голубом салоне и понравился даже Эриху. Правда, когда дело дошло до отбивной, у него на глазах выступили слёзы. Но атому была виной английская горчица, с которой он раньше не был знаком.
— Век живи, век учись, — сказал он, обмахивая язык салфеткой, как веером.
Йокус съел не четыре шницеля, а только два. Впрочем, обед и так затянулся. Потому что на Йокуса сразу свалилась куча дел: надо было обсудить с директором Грозоветтером предстоящее в пятницу представление. А тут ещё беседы с репортёрами, то и дело врывавшимися в ресторан. И наконец, хотя и не в последнюю очередь, разговор с полицейским комиссаром Штейнбайсом, который с небольшим опозданием, но всё же явился в гостиницу из Главного полицейского управления.
— А кто, собственно, получит объявленную мной награду? — спросил профессор у полицейского комиссара.
— Эрих! — вмешался Максик. — Это ясно как день!
— Я? Почему же я? — возражал Эрих. — Если бы Максик меня не дразнил, я бы до сих пор сидел у окна и ничего не знал. Лучше уж послать деньги Отто в тюрьму. Вот кто на самом деле освободил Максика!
— По недосмотру, — сказал директор Грозоветтер. — Он пошёл за валерьянкой. Только и всего.
— А я разве собирался его спасать? — спросил Эрих. — Я его хотел как следует отлупить, вот и всё!
— Не отлупить, а стереть в порошок! — весело крикнул Максик. Он сидел на столе и уплетал торт, которым его кормила Роза.
Но комиссар отодвинул тарелку и решительно заявил:
— Маленький Человек обязан спасением только самому себе. Он был пленником и освободителем в одном лице. Докажите, что это не так, и с вашего позволения я тут же пойду в трубочисты.
Конечно, никто не захотел ему этого позволить, и всем опять стало весело. Максик превзошёл самого себя. Он изображал лысого Отто: расхаживал пьяной походкой по столу между тарелками и чашками и повторял рассказ о сеньоре Лопесе, о его крепости в Южной Америке, о подземной картинной галерее, о цыганке, о личной охране сеньора, о его балете.
Единственный человек, который не все время смеялся, а только изредка усмехался, был полицейский комиссар Штейнбайс. Он застенографировал весь рассказ Максика, громко захлопнул блокнот и быстро распрощался со всеми.
— Придётся продолжить допрос, — сказал он.
— С Лопесом даже Интерпол не может справиться! — крикнул ему вдогонку Максик. — Он слишком богат.
Комиссар, уже стоя в дверях, обернулся.
— Мал, да удал, — сказал он, не скрывая восхищения. — Хочешь стать моим ассистентом?
Максик отвесил элегантный поклон.
— Нет, господин комиссар, я был и останусь артистом.
Когда Эрих Шустрик стал раздеваться, чтобы лечь в постель, и повесил пиджак на спинку стула, он услышал, как во внутреннем кармане зашуршала бумага. Он обнаружил в нём заполненный на его имя чек и произнёс вслух:
— Вот это да!
Он сел на край постели. К чеку была приложена записка. В ней было сказано:
ДОРОГОЙ ЭРИХ!
Сердечное спасибо за помощь. Твои новые друзья
Максик и Йокус.
Число состояло из пяти цифр. И даже если это было бы самое маленькое из всех пятизначных чисел на свете, то и тогда оно составляло бы огромную сумму для мальчика, чей отец работал агентом по продаже мебели.
Кстати: назовите-ка самое маленькое пятизначное число?!
Когда Йокус с Максиком вернулись в свой номер, они обнаружили на ночном столике старую добрую спичечную коробку. Под ней лежала записка. В ней говорилось:
Дорогой Маленький Человек!
При сем, согласно твоему пожеланию, прилагается твоя кровать с Петушиной улицы.
Мюллер Второй, инспектор уголовного розыска.
Максик, потирая руки, сказал: —
Ну, теперь у меня опять есть всё, что надо.
Глава 22
В пятницу директор Грозоветтер был, что называется, в ударе. Вечер пришёлся ему по душе. Он бы с удовольствием надел на руки целых три пары белоснежных перчаток и два цилиндра. И понять его легко, потому что о таком парадном зрелище можно только мечтать! В этих делах он знал толк.