Вездеход стоял в укрытии за несколько сот метров от командного пункта. Шофер спал. Бомбежки он не слышал. Когда мы сели в машину, над нами возникло новое звено. По нему никто не стрелял. Снова на позиции разорвалось шесть бомб. «Ладно, уйдем по-английски», — сказал лейтенант. Я не понял, что он этим хотел сказать.
Среди тягачей нам встретился батарейный сапожник из моего бывшего взвода. Он был похож на престарелого младенца. Мы с ним хорошо ладили. Лейтенант пожелал выслушать рапорт. Шоферы, как доложил сапожник, все приданы секретной части. Остальные выступили под командованием ротного фельдфебеля, чтобы захватить сбитого русского летчика. Но тот отстреливается как дьявол. Уже есть трое убитых. Если господин лейтенант желают поглядеть, так они лежат за домом. Одному из них он еще накануне поставил латки на сапоги.
Мой лейтенант принял какое-то решение. И вдруг обратился ко мне на «ты»: «Раз ты сдуру наслал на нас этого дьявола, ты с ним и разберись. Или он с тобой разберется. Хельригель, я даю тебе шанс отмыться». После чего он снова перешел на «вы».
Когда среди густого овса мы встретились с ротным фельдфебелем, мой лейтенант ни словом не обмолвился о том, что произошло на командном пункте. Фельдфебель подтвердил донесение сапожника. Хотя и высказал предположение, что дьяволов там не один, а целых два. Фельдфебелю было приказано отозвать свой эскадрон белобилетников. Такое серьезное дело могут провернуть только бывалые солдаты, другими словами, он, лейтенант и я. Когда мой лейтенант проговорил эти слова, на востоке пробилась первая дымчато-серая полоска рассвета. Фельдфебель хоть и счел себя на правах командира эскадрона глубоко оскорбленным, но повиновался, причем, как мне кажется, с явным облегчением. Свистом подозвали двоих солдат и приказали, чтобы они отдали нам свои автоматы. А лейтенант вдобавок истребовал автомат гауптвахмистра. Из чего следовало, что для совместной трапезы с этими дьяволами он решил обзавестись ложкой побольше. Фельдфебель заливисто и протяжно дунул в свой сигнальный рожок. Мы по-тюленьи поползли через овсы, до колена высотой, редкие и еще зеленые. Ни гласа, ни воздыхания. Лейтенант приказал мне пройти еще несколько шагов вперед, только пригнувшись. Я выполнил приказание. Раз, потом еще раз. И тут вдруг огонь. Пуля просвистела у меня над ухом. Ну а теперь в третий, и последний раз. Лейтенант протрубил последнюю охоту. Шанс отмыться. Не торговаться с самим собой. Достойно подставить голову под молоток. Проявить благородство. Я все понял. На этот раз пуля распорола мне рукав. Лейтенант прошелся беглым огнем по тому месту, где раздался звук выстрела. У лейтенанта был пространственный слух. Я продолжал ползти на сближение с дьяволом.
ЛЮБА РАССКАЗЫВАЛА ГИТТЕ: Мой подполковник собственным телом закрыл меня от беглого огня. А потом истек кровью у меня на руках. Пока он умирал, я успела выпустить две последние пули. Зазря. Я рухнула на мертвого. Выстрел прошел между моими растопыренными пальцами — в землю. Ожег ладонь. От боли рука непроизвольно сжалась в кулак. Я услышала, как пахнут молодые овсы, как пахнет земля. И выпрямилась во весь рост. Там, за линией фронта, на нашей стороне уже занималось утро. Злобный зверь кричал: «Лапы вверх». А другой, не менее злобный, выпрямился во весь рост. Но я не подняла руки. Мной вдруг овладела холодная решимость. Страх, волнение, боль сошли с меня, как сходит старая кожа. Я еще помню, что я подумала. И буду помнить всегда. Рухнешь в объятия дня, подумала я. У видишь наконец свою мать. Я ведь никогда не видела своей матери. Подумав так, я сбросила летный шлем. И стояла в сапогах и стеганом комбинезоне среди занимающегося утра. Странно — может, ты, как женщина, сумеешь меня понять, — в эту минуту я ощущала себя спокойной и красивой. Еще девушкой я представляла себе, какое это должно быть чувство, когда ты без всякой цели и без всякого тщеславия ощущаешь себя красивой. Я думала, подобное ощущение может возникнуть лишь тогда, когда тебе положат на руки твое собственное дитя. Здесь все было по-другому. И зверь в немецкой каске, тот, что выпрямился, подходил ко мне, выгорбив спину. Отпрыгнул в сторону. Подошел еще на несколько шагов. Направил ствол своего автомата на мои ноги. Дракон, каждодневно пожирающий одну девственницу. Сперва выпрямляется. Потом облизывается и топает от жадности задними лапами. Подошел второй зверь, он сказал по-русски: «Так-так-так! Что это у нас тут есть?» Подходили другие. Драконий выводок обступил меня со всех сторон. Страх вернулся вместе с отвращением.