Идея моего господина и повелителя, во имя которой я принес клятву, представлялась мне разумной, только если смотреть на нее с его колокольни. Но я-то, я-то чего не видал в этой Прибалтике? Мой дом стоял на Железнодорожной улице, в пригороде Лейпцига. Отцу уже за пятьдесят, он больше не военнообязанный. Он по-прежнему водит свою четверку Штёттериц — Кнаутклееберг и обратно. А до сестер мне больше нет никакого дела. Они вышли замуж и покинули дом. Мать портняжит, на фабрике она шьет военную форму, дома — дамское платье. И зарабатывает дома в два раза больше. Нелегально. За Цвайнаундорфом у нас есть садовый участок. Огороженный. Овощи, картофель, сарай и закут с двумя хрюшками. Мать туда не заглядывала. Туда ходил мой отец, зарабатывал себе пенсию по молодости, как он это называл. Каждый год одна свинья — на продажу, одна — для нас. Это помогало нам удержаться на плаву. Отец говаривал: у нас никто не в партии, ни я, ни жена, ни свиньи. И все-таки мы нужны людям. Отец давно уже не писал мне. Год назад, во время последнего отпуска, я сказал, что он ставит себя на одну доску со свиньями. А он ответил, что чего-чего, а этого он не делает. Только мне с моим куцым умишком этого не понять. Мать вмешалась в наш разговор. Взгляните на птиц небесных, пропела она, они не сеют, не жнут, и отец их небесный кормит их. Вообще, чистый бред с моими стариками. Но ведь с родной матерью спорить не положено. Если я вернусь домой — ученье я уже закончил, — меня там ждет моя работа. В Энгельсдорфе, на железной дороге, в паровозном депо. Если не считать собственной жизни, чем грозит война лично нам, Хельригелям? Ну, разве что потеряем квартиру. От бомбежки. Но особых богатств в ней нет. А трамваи, паровозы и дамские платья будут нужны и после проигранной войны. И работяги будут нужны. И свиньи. Свиньи всегда нужны, чтобы забивать их и есть. А люди — чтобы жить. И работать. Война была нам нужна. Поскольку нам не хватало жизненного пространства. И работы. Больше врагов — больше чести. Правда, насчет чести дело обстоит плохо. Отец мой говорил: «Больше врагов — больше пушек. Больше пушек — меньше галушек».
Когда лейтенант передал мне свой бинокль, он сам лежал на спине, глядел в небо и жевал травинку. И в этой позе разработал свой план. Потому что уже знал то, чего еще не знал я. Что русские уже заняли нашу позицию, что остаток нашего стрелкового общества уже погружен на машины для отправки в плен. Пусть даже лейтенант ничего на свете не боится, при мысли о плене у него лбу выступает холодный пот. У меня тоже. Символически. Этот страх роднит нас. Может быть, так думалось мне, может быть, существует вполне реальный шанс пробиться в Прибалтику. А оттуда, если по-нашему не выйдет, и дальше, в Швецию. У лейтенанта — он и раньше этим прихвастывал — есть там влиятельная родня. Хотя, с другой стороны, может, и в самом деле существует договоренность насчет того, чтобы прибалтийские страны снова получили самостоятельность, чем черт не шутит.
Не понимал я только одного: зачем лейтенанту понадобилось тащить за собой летчицу? Раз ты оказался в тылу врага, незачем носить в рюкзаке сирену, которая сразу завоет, едва враги нападут на твой след. Вот это я хотел ему внушить.
Я запустил большим, с кулак величиной, камнем в косогор, в кусты, под которыми стояла наша перевозка.
Камень свистнул сквозь ветки и рикошетом отскочил вниз. Внизу ударился о колесный обод. И — словно я нажал на кнопку — из перевозки донесся вопль: Ирина! Ирина! Дверцы перевозки были захлопнуты, вопли замерли через какое-то время сами по себе. Окажись Ирина или кто-нибудь из их братии по соседству, можно было смело поставить крест на Риге, на Швеции, вообще на всем. Котелок, мои водяные часы еще показывали без четверти. Я хотел снова сесть и снова обхватить голову руками, но тут надо мной опять зарокотал самолет. Опять со стороны Акульей бухты, опять на бреющем. Но на сей раз четырехмоторный, и более мощный. Штурмовики. Навряд ли они имели в виду именно нас. Я полез вверх по склону. Штурмовики летели звеньями, разбившись по трое. Широко раскинувшись по фронту. Я видел, как первое звено на подлете клюнуло носами к западу. Как в четыре струи ударили бортовые пушки. Я услышал взрывы. Но не видел их целей. Цели были закрыты от меня деревьями и всхолмлениями. Да и были слишком далеко. Лишь изредка мелькали следы трассирующих снарядов наших зениток. Вскоре они вообще смолкли. Первая группа ушла на юг. А над Акульей бухтой уже взревели моторы второй. Вторая группа еще дальше продвинулась назад. Они заходили на цель по очереди, звено за звеном. Я уже знал, какое действие оказывают штурмовики на беспорядочно отступающие войска. Люди катятся в братские могилы по тропинкам и дорогам, как по конвейеру.