Ни на одно слово больше, чем надо. Ни на одно — меньше. И он начал добросовестно рассказывать. С самого начала. Правдиво и точно. Как все было на самом деле. Он избегал упоминать имя Любы. Все время говорил: младший лейтенант авиации. Признался в «естественной симпатии, носившей чисто товарищеский характер». Твердо продолжал держаться за определение мужского рода: «младший лейтенант авиации». Протоколистка при таком упоминании всякий раз сердито ставила у себя в блокноте «х». Лишь один раз офицер не удержался от вопроса, неужели он, Хельригель, в свои двадцать лет совсем не заметил, что лейтенант авиации — это особа женского пола и вдобавок того же возраста. «Не совсем», — честно ответил Хельригель на этот щекотливый вопрос. Но младший лейтенант категорически отвергал какие бы то ни было проявления чувств. Высокий офицер воспринял эти слова с видом явного облегчения. У протоколистки обломился кончик карандаша. А после обнаружения в яме двух мертвецов младший лейтенант оставил его одного возле избушки. Было еще совсем светло. Ему возвращение в часть грозило трибуналом. Кстати, младший лейтенант тоже был встревожен. Этих слов оказалось достаточно. Допрос ефрейтора Хельригеля на этом был окончен.
Офицер встал, словно желая вынести приговор. Но он всего лишь задал вопрос, вопрос с его точки зрения вполне логичный, единственно логичный в этой ситуации: «Ефрейтор Хельригель, Бенно Хельригель, готовы ли вы как немец сражаться на нашей стороне?»
И Хельригель сам вынес себе приговор. Бенно Хельригель, названный по имени, ответил в смятении, но искренне: «Я никогда больше не возьму в руки оружие».
Допрашивающий принял это заявление. Даже благосклонно, можно сказать, В отличие от протоколистки, которую вообще никто не спрашивал. На школьном немецком она возмущенно швырнула ему в лицо свой приговор: «Ну и умрите тогда от правды, которую вы скрывали!..»
— «Анна Ивановна!» — так пришлось одергивать возмущенную женщину.
Хельригеля отправили в лагерь неподалеку от Смоленска. В команду для дорожных работ.
А почему у покойника в яме был на груди его немецкий медальон? Его ли? Может, чужой? Сохранил ли он свой собственный? Или кто-нибудь уже после смерти навесил на него чужой?
III
РАЗМЫШЛЯТЬ И БЫТЬ В ЛАДАХ С ПРИРОДОЙ
«Температура в Москве минус двадцать. Желаем вам приятно провести время либо благополучно продолжить поездку. Благодарю». — Стюардессы только и знают, что благодарить.
Мистер Хельригель (так написано в билете) прибыл в Шереметьево с опозданием на два часа, где его встретила с более чем сдержанной приветливостью одна незнакомая дама. Анна Ивановна, Любина невестка. Едва представившись, буквально в первую минуту, незнакомая дама призналась, что некогда страстно желала ему смерти. Из-за сокрытия правды, касающейся его истинных чувств… Ты вступаешь на эту землю. Более чем через тридцать лет ты снова вступаешь на эту землю. И каково же твое первое впечатление на этой земле? Женщина просит у тебя прощения. Ты прожил всю жизнь, упрекая себя, что в решающий момент сплоховал, что в решающий момент оказался трусом. И сразу же навстречу тебе выходит женщина, которая тогда произнесла эти слова, и просит простить ее за то, что тогда назвала тебя трусом, что накликала смерть на твою голову.
Гитта Хельригель — в курсе. Сильный Бенно, оказывается, чуть не рухнул от этого удара. Закружилась карусель с багажом пассажиров. А он почувствовал, что с трудом стоит на ногах. Анна Ивановна ей позвонила.
Доставив своего чуть не рухнувшего исповедника в гостиницу «Россия», Анна Ивановна сочла своим первейшим долгом позвонить Гитте домой. Прибыл благополучно. Мы с ним достигли полного взаимопонимания. Мы хорошо поняли друг друга. А теперь позаботьтесь о нем сами. Да, да, было бы очень неплохо, если бы вы о нем хоть немного позаботились…
Во время этого разговора, который Анна Ивановна вела из вестибюля восточного блока, Хельригель смотрел в окно. Он увидел неподалеку электростанцию. По ту сторону Москвы-реки. Огромные светящиеся буквы над электростанцией возвещали ленинский тезис, коммунизм — есть советская власть плюс электрификация всей страны. Гитта, в свою очередь, полюбопытствовала, спрашивал ли Хельригель о ней и не огорчен ли бы ее отсутствием в аэропорту. Чтобы не погрешить против истины, Анна Ивановна честно признала, что Хельригель не справлялся ни о том, где находится его бывшая жена, ни о том, как она поживает. Она же, Анна Ивановна, со своей стороны, не желала ему подсовывать ложь во спасение, к примеру: еще на работе, никак не отпускают и тому подобное. Но теперь пусть она все-таки ему позвонит. Она ведь знает, мужчины — они порой ведут себя как непослушные мальчишки. Да ведь и она, Гитта, тоже хотела как лучше, когда позвонила и сказала, что ради Андрея ему не стоит ездить на похороны.