Обращение с топливом Т и С требовало предельной осторожности. Обе жидкости были бесцветными, и по этой причине баки и контейнеры, в которых они содержались, были окрашены в разные цвета. Как-то раз один невезучий механик слил несколько литров горючего С в емкость, где хранились остатки горючего Т. Он недолго прожил после этого, по крайней мере, недостаточно, чтобы осознать, какую глупость он сделал, но, возможно, его безалаберность спасла других от повтора его ошибки. Горючее Т должно было храниться в алюминиевых контейнерах, потому как стальные и железные емкости разъедало, так же как прорезиненные емкости, и все остальные, органического производства. Все провода для горючего Т были сделаны из искусственного волокна, известного как миполам, и каждый контейнер должен был быть тщательно запечатан, чтобы в него не смогла проникнуть ни мельчайшая пылинка, ни насекомое, которые были способны вызвать реакцию и привести к взрыву контейнера. А горючее С запросто хранилось в стеклянных, эмалированных и любых других емкостях, но приводило к заржавению любых предметов, сделанных из алюминия.
В это самое время нам нанесла визит легендарная женщина – пилот Ханна Рейч. Она приехала в Бад-Цвишенан не просто чтобы провести день, она приехала для того, чтобы летать! Только некоторые из нас были лично знакомы с Ханной, но все знали историю о том, что эта храбрая девушка страдала от тяжелейших травм, полученных ею в прошлом году в Регенсбурге при крушении «Ме-163», и что понадобились невероятные усилия докторов и железная воля самой Ханны, чтобы преодолеть последствия той катастрофы.
И вот теперь та самая Ханна стояла вместе с нами на взлетной полосе, готовясь снова забраться в кабину «Ме-163А», присоединиться к нам в барокамере, или в «прачечной», и в действительности быть обыкновенным солдатом среди других таких же солдат. Да, в Ханне совершенно ничего не было мужского. Она была вполне миниатюрным созданием, а когда смеялась, то можно было подумать, что это хохочет молодая девчонка. И лишь в ее взгляде читалась железная воля, внутренняя сила, и неуемная энергия скрывалась в ее хрупком теле. Каждый раз, подавая ей руку, когда она садилась в кабину и пристегивала себя ремнями к креслу, мы не могли не почувствовать, насколько эта девушка храбрая и мужественная.
В то же время мы все очень волновались за ее безопасность. И это было не потому, что мы считали возможность летать на самолетах лишь своей прерогативой. Это было потому, что мы были мужчинами, а Ханна – женщиной. И опять, Ханна была не просто особой женского пола, она являлась одной-единственной Ханной Рейч, символом женственности Германии и идолом немецкой авиации. Но Ханна, казалось, не понимала ни наших страхов и беспокойства, ни того факта, что все мы сейчас трепещем перед ней, будто перед генералом, приехавшим проверить нас. Она была прирожденным летчиком, и телом и душой. Для Ханны не существовало просто мужчин и женщин. Все для нее подразделялись на пилотов и «всех остальных»!
Спустя короткое время после приезда Ханны Вольфганг Шпёте лично произвел полет на «Ме-163В». Это случилось удивительным зимним утром. Аэродром был покрыт тонким слоем свежевыпавшего снега, такого же чистого и искрящегося, как колотый сахар, а отражавшееся солнце давало эффект, будто рассыпали бесчисленное количество бриллиантов. Зимнее небо было потрясающе синим, и маленькие столбцы дыма лениво поднимались вверх; это дымили трубы близлежащих домов в Цвишенане и знакомый до боли местный поезд, направляющийся по своему обычному пути в Ольденбург.
Приготовления к взлету были, как всегда, ответственной процедурой. Пилот приставил миниатюрную лестницу, без которой нельзя было попасть в кабину, пристроил парашют в удобное положение на спине, а затем один из помощников закрепил его, как полагается. Забравшись в кабину, он проверил приборы, пользуясь последней возможностью проверить их без защитных очков, соединил штекер шлемофона с рацией, проверил генератор, прицел, приемник воздушного давления, элероны и закрылки, выставил триммера на взлет. Затем он надел и проверил кислородную маску, а потом его механик закрыл фонарь кабины, который запирался изнутри. Теперь все было готово к взлету.
Мы стояли, молчаливо наблюдая за процессом. В это утро «комета» должна была совершить первый полет с нашего поля. Наконец, наш командир дал знать, что он готов к старту, и после этого включился стартер, и турбина начала завывать, как брошенный фокстерьер. Звук сделался чище, раздался резкий треск, когда топливо потекло в камеру сгорания. Белый пар растворился, послышалось журчание, а потом, с грохочущим стуком, «комета» начала подаваться вперед, как утка на сухой земле, которая пытается взлететь. Внезапно самолет рванул вперед с оглушительным ревом, а мы жадными глазами следили за ярко-красной машиной, которая, слегка подпрыгивая, понеслась по полю, как привидение, и, наконец, оторвалась от земли. Набрав высоту около десяти метров, Шпёте сбросил шасси, издавшие дикий скрежет, когда истребитель освобождался от них, и в следующее мгновение машина стрелой пошла вверх. Она пересекла приграничную полосу аэродрома и, задрав нос, устремилась в небесную синеву, оставляя за собой серебристый хвост. Что за зрелище! Наши глаза следили за сделавшимся крохотным самолетом, до тех пор пока он не исчез из виду, а потом еще долго изучали оставленный след, который продолжал тянуться на высоте в десять – двенадцать тысяч метров, говоря о том, что самолет продолжает свой полет на расстоянии, недоступном человеческому глазу. Но и эта белая, тонкая, как булавка, линия постепенно растворилась в синеве зимнего неба. Некоторое время спустя наше внимание привлек шум, становящийся все громче, и, наконец, Шпёте со свистом пролетел через взлетное поле, пройдясь совсем низко над нашими головами, и снова умчался ввысь. На этот раз мы все время могли наблюдать за его траекторией движения и видеть, как Шпёте выполняет серию умопомрачительных виражей, уменьшая их амплитуду по мере снижения высоты. Постепенно самолет приблизился к земле и произвел мягкую посадку, проскользив по белоснежному покрову поля.