Когда у нас появился Анохин и создали его отдел, подразделения Я. И. Трегуба еще не было. Трегуб пришел позже. Был так называемый 90-й отдел, летно-испытательный отдел. Потом, когда пришел Трегуб, создали испытательный комплекс, в который вошел этот 90-й отдел. Не знаю отношений Анохина с Трегубом. Может быть, вполне допускаю, что они друг друга недолюбливали. Они просто были разными людьми. Трегуб - человек военный... Так скажу: он генерал в душе. Он должен
быть главным! И мало того, что главным - главнокомандующим подразделения! Может быть, с Анохиным обсуждать какие-то вопросы технические было нельзя. Организационные - сложно. Он -индивидуум! Он мог поддерживать хорошие отношения с разными людьми, и не больше того. Всю бюрократию вел Лобанов, он был замом Анохина. А когда куда-то надо было идти, о чем-то договориться
или позвонить, это делал Анохин. Лобанов, конечно, был более организованным, он привык к наземной работе. А Анохин не привык. Может быть, на этой почве Трегуб имел к Анохину какие-то претензии... У него бывали случаи, когда он не выходил на работу. Наверное, это Трегубу было известно, наверное, ему и это не нравилось. Наверное. Под руководством Трегуба находился испытательный комплекс. Отдел Анохина уже вырос к этому времени, и он выпускал всю бортовую документацию. Кроме того, он курировал техническую подготовку космонавтов, т.е. содержание технической подготовки. Меня, как и Лобанова, на какое-то время назначили заместителем Анохина. Я здесь проработал очень недолго, потому что буквально через несколько месяцев ушел во второй полет. После второго полета меня назначили руководить вот этим подразделением. Я подчинялся непосредственно Трегубу. Анохин подчинялся мне. Была еще одна служба, ею руководил Е. В. Шабаров, которая тоже подчинялась Трегубу. Потом сюда вошла еще служба управления полетом. Я
стал руководителем полетов и одновременно руководителем вот этой службы. Это довольно большая работа. Не внутри этого куста, но отдельно, примыкая к нему, стал работать отдел научных исследований. У меня появились отдел анализа, отдел управления, отдел научных исследований в службе управления полетом. Здесь было три отдела. И остался летно-методический отдел и отдел тренажеров. Вот эти пять отделов...».
- Все это было под Вашим началом и через Вас подчинялось Трегубу? - прервал я рассказ космонавта.
- Да. Потом ушел Шабаров, потом ушел Трегуб. Я возглавил это направление вместо Трегуба. И я уже подчинялся Главному - В. П. Глушко.
- Когда вы стали заместителем у Анохина и когда стали его начальником, Вы-то сами сложностей не испытывали?
- Нет. У меня с ним были очень хорошие отношения все время. И никаких изменений в наших отношениях не произошло. Для меня это был просто очень уважаемый человек. И все. Я с ним, по сути, говорил об общих каких-то вопросах, самых общих. А когда надо было технику обсуждать, конечно, я не с ним обсуждал ее, а с другими. У него был отдел целый, там человек семьдесят специалистов... Начал-то он когда, было всего - два - три человека...
Я знаю о прямом участии Анохина в подготовке выхода в открытый космос. Я готовил тогда технологию выхода, рассчитывал динамику самого движения космонавта после отделения его от шлюза. Надо было обоснованно выбрать длину фала и способ его крепления: при натяжении усилие натяжения фала должно было проходить максимально близко к центру масс космонавта, чтобы его не закрутило. Особое значение имели соответствующие эксперименты в полете, организованные с помощью Сергея Николаевича. Методика выхода космонавта из шлюза (еще до его отделения от шлюза) обсуждалась с участием Королева и Анохина. Спорили, к примеру, куда крепить ранец Леонову. Были люди, которые предлагали начать выход с ног, чтобы человек вывел почти все туловище и потом - голову. Анохин был против этого. Он был за то, чтобы сначала осмотреться, куда ты выходишь, а потом осмысленно выходить. Головой вперед. Так и было это сделано.
Мне Раушенбах рассказывал о совещании по поводу расположения ранца - сзади или спереди. (Анохин активно участвовал в подобных совещаниях и принятии ответственных решений). Кто-то предлагал ранец поместить на грудь. Королев лично принял решение перенести его на спину. Кто-то продолжал настаивать: "Когда вы на баяне играете, вы же баян на груди держите..." Королев ответил: "Да, но если при этом мне надо обнять девушку, я его сразу на спину перевешиваю".
- Никитский, Долгополов, другие нелетавшие и летавшие
космонавты говорят о своей личной признательности Сергею Николаевичу. У Вас такого чувства, кажется, нет?..
- У меня нет такого чувства, потому что я проходил вообще без его участия. Никитский и Долгополов прошли одновременно с ним медкомиссию. Они встречались на теоретических занятиях. И самой уважаемой фигурой был Сергей Николаевич. Может быть, эта вот аура Анохина на них сейчас производит такое впечатление...
- Борис Евсеевич Черток говорил мне, будто именно Вам Анохин сказал, что хотел бы быть похороненным рядом со своими друзьями на Новодевичьем кладбище. Друзья это - Громов и Амет-хан. Я же знаю, что у него было "свое", Рогожское кладбище, на котором захоронены все его близкие - старообрядцы...
- У меня никогда не было даже разговоров с ним на эту тему. И не я организовывал его похороны...
- Да, насколько мне известно, эти печальные заботы взяла на себя, в основном, Светлана Савицкая. Ее Анохин высоко ценил и как летчика, и как космонавта. Многое сделал для нее, как и для других космонавтов, и она помогла достойно отдать ему последний долг... Теперь, позвольте, совсем иной вопрос. Скажите, пожалуйста, что Вы думаете о Каманине. Все говорят о том, что у него было предвзятое отношение к Анохину. Наверное, Анохин не был исключением в данном случае, но все-таки вы чувствовали, что к нему особо негативное отношение?
- Отношения испортились тогда, когда Королев пытался всеми силами Анохина привести к космодрому. И Анохин прошел бы, он открыл бы вообще нехорошую для Каманина дорогу. Это летчик-испытатель, причем такого класса, какого нет у ВВС, и он выбивал все козыри у Каманина, у военных. Они уцепились за отсутствие глаза у Анохина и не пропустили его. Был бой, они встали стеной и не пропустили. На этом, по-моему, дальше и выстроилось отношение Каманина к Анохину. Каманин все-таки был не глупым человеком, и он понимал, что как летчик Анохин был лучше других.
Каманин был супердисциплинированным, очень жестким по отношению к себе. И, я должен сказать, внешне жестким. На самом же деле, где-то внутри он умел делать скидки людям. Он умел строго разговаривать. Он не допускал, скажем, курения на космодроме. Все старались куда-то убегать. И вот однажды А. Г. Николаев с В. И. Севастьяновым, готовясь в полет, "попались": они оба курили, и закурили в комнате, что вообще не допускалось. К ним, вдруг, зашел Каманин, а там дым коромыслом и пепельница с окурками на самом виду. Каманин что-то спросил и тут же вышел, ничего "не заметив". Ушел и никогда им об этом ничего не говорил, хотя он был очень требовательным человеком и любил порядок во всем...
Анохин был безусловно очень уважаемым человеком в коллективе. Иначе, как Сергей Николаевич, к нему никто не обращался. Он был человеком добрым, очень коммуникабельным. Никогда в жизни я не слышал, чтобы он на кого-то ругался или был зол. Он не любил плохо говорить о людях. Он, когда видел, что есть что-то плохое, умел сказать об этом в очень спокойной манере. Все очень любили его слушать. Он был хорошим рассказчиком, прожившим большую жизнь. К нему все относились просто с человеческим уважением. Больше ничего. С ним советовались, делились... Я помню такой эпизод - с В. Н. Кубасовым. Случилось так, что во время тренировочного полета на невесомость на Ту-104 ложно сработала сигнализация, загудела сирена и загорелся транспарант: "Покинуть самолет. Разгерметизация". Началось внутри самолета несусветное. Работали кинокамеры, и они зафиксировали, что там творилось! Все забыли свои инструкции. Врач, который должен покидать самолет последним, первым пришел к люку и встал на четвереньки, готовый прыгать без парашюта. Словом, там черт знает что было. Потом выяснили что это - просто ошибка...