К счастью, все обошлось благополучно. Немецких истребителей мы не встретили и линию фронта перешли незамеченными. Затруднение возникло внезапно, когда мы были уже над своей территорией, приближаясь к Старой Торопе. Здесь нас никто не ждал. Ночного старта не выложили. К счастью, ночь была лунная. Мы нашли аэродром и благополучно сели. Оказалось, что перед самым нашим прилетом аэродром бомбила немецкая авиация.
Раненых партизан из планера погрузили в санитарную машину и отвезли в госпиталь, прямо на операционный стол. Летчик Желютов и я за выполнение этого полета были награждены орденами».
О полетах Анохина к партизанам написано немало. И эти полеты обросли мифами и легендами. Ясно, что наибольшего доверия заслуживают рассказы самого Сергея Николаевича. Но в
воспоминаниях очевидцев явно больше драматизма.
Анохин рассказывал П. В. Цыбину (а Павел Владимирович - мне) о другом случае: как однажды, взлетев, он почувствовал, что не может удержать планер от клевков носом. Сообразил, что дело в центровке, и в облаках, под зенитным огнем с помощью второго пилота переместил взятых на борт партизан, а также часть грузов в хвост машины. Центровка сместилась назад, и затруднения с управлением исчезли... Таких сложностей было множество.
В одном из полетов на планере при выполнении фигур высшего пилотажа оборвался трос, связывавший ручку управления с элеронами. Летчик сумел посадить машину, управляя по крену вместо элеронов рулем направления...
С отказом системы поперечного управления Анохину "везло" особенно. Однажды, в 1942 г., ему вместе с ведущим инженером Б. С. Годовиковым предстояло перегнать на другой аэродром планер для продолжения его испытаний. Планер с буксировщиком шел на высоте 400 м, когда раздался мощный удар. Инженер пролез из кабины в фюзеляж и выяснил, что с центропланной части крыла потоком сорвало обшивку. Полет решено было продолжить: садиться, так или иначе, было негде. Но вдруг планер резко накренило. Штурвал свободно крутился, а крен не устранялся. Анохин тут же отцепился от буксировщика и дал команду инженеру немедленно покинуть планер, который быстро терял и без того небольшую высоту, находясь в полете по спирали с креном около 60°. Годовиков мгновенно сообразил, в чем дело, бросился на пол у колонки штурвала и, неведомо где найдя необходимые для того огромные силы, руками отодрал фанеру пола: трос проводки управления от штурвала к элеронам, как он и ожидал, соскочил со своего ролика. Инженер набросил трос прямо на штурвал. Вместе с Годовиковым Анохин стал крутить баранку штурвала, поддававшуюся очень нелегко из-за нарушений в нормальной работе проводки. Все-таки планер начал выходить из крена, и летчик решил садиться по прямой на ближайшую лужайку. Однако, когда выбора уже не было, выяснилось, что впереди, прямо по курсу расположились... противотанковые надолбы, на которые стремительно неслась машина. Колеса планера коснулись земли, он покатился по траве навстречу торчавшим во все стороны могучим сварным балкам, способным разнести в щепы и не такую машину, но она, постепенно уменьшая скорость, остановилась в метре от них... Что и говорить, история малоправдоподобная, скорее -легенда, но по-своему интересная для нас...
А вот еще одна история (и быль), рассказанная самим Анохиным: «Мне вспоминается полет на планере в годы войны в тыл врага. Это была самая первая планерная вылазка через линию фронта. Необходимость применения планера диктовалась следующими соображениями: парящая конструкция под покровом ночи может бесшумно придти на партизанскую базу, не раскрывая ее местоположения.
Окруженная часть генерала Казанкина нуждалась в боеприпасах и медикаментах. Большой планер "А-7" конструкции О. К. Антонова был загружен до отказа. Буксировать планер должен был самолет "СБ".
Нам предстояло пройти двести километров за линию фронта, найти расположение части, уйти в сторону, дабы шумом самолета отвлечь внимание вражеской ПВО. Потом планер должен был отцепиться и в парящем полете достичь базы.
Мы вылетели, едва стемнело. Ночь опустилась быстро. Единственные ориентиры, которыми я мог пользоваться, - всплески огня из выхлопных патрубков двигателей. Видны они были лишь в том случае, когда я держался прямо за самолетом.
Вести планер в таком режиме очень трудно. Здесь требуются предельные напряжения зрения и внимания. К тому же...
Был в нашей части начальник штаба майор, прозванный "Косточкой". Этот самый Косточка перепутал установленные на ту ночь сигналы "свой - чужой" и, оповестив о своем пролете наших зенитчиков красной ракетой, мы тотчас вызвали на себя ураганный зенитный огонь. Глупо погибнуть от огня своих батарей! А снаряды рвутся все ближе и ближе. В черном небе то справа, то слева возникают белые облачка разрывов. Мы идем в кольце этих облачков. "СБ" проделывал головокружительные пируэты, пытаясь уйти от разрывов. Следом за ним повторяет каскад фигур и мой планер.
Как-то нам удалось уйти от огня. Но... мы тут же врезались в зону аэростатных заграждений. (И здесь Косточка что-то намудрил). Стальные нити тросов, готовые перерубить и самолет и планер, почти касались крыльев. Даже в кромешной темноте я видел эти смертоносные нити - настолько близко они проносились от планера. "СБ" опять маневрировал. Опять я абсолютно синхронно должен был повторять манипуляции вслед за самолетом. Порой хотелось отдать буксирный трос, освободиться от самолета и в свободном планировании уйти из опасной зоны. Наверное, то же самое думал командир буксировщика. "Хвост" больше ста метров длиной был для него страшной обузой. Тем не менее мы оба выполняли приказ. Абсолютно точно. Без всяких оговорок.
Через два с лишним часа полета стало ясно, что базу Казанкина нам не найти. Сколько мы ни кружили в указанном районе, сигнальных огней не было: "СБ" потащил меня назад. И опять были аэростатные заграждения, и опять зенитный огонь. Мы шли, связанные тросом, держась друг за друга. Вернулись на свой аэродром целыми и невредимыми. Часть генерала Казанкина нам отыскать не удалось потому, что генерал за это время с боями пробился из окружения.
Как сложилась бы моя судьба, если бы я отцепил буксирный трос и начал парящий полет над оккупированной врагом территорией?..».
Рядом с Анохиным воевало много старых знакомых - планеристов: Г. Малиновский, П. Савцов, В. Выгонов, И. Борисов, которых не раз в подобных сложных обстоятельствах спасали опыт и мастерство. Многие друзья воевали или испытывали самолеты вдали от него, и было уже немало потерь. Одна из самых горьких - Никодим Яковлевич Симонов. Он был яркой личностью в отечественном планеризме и в войну работал заводским летчиком-испытателем в Новосибирске. Случилось так, что на заводском аэродроме скопилось множество самолетов, которые необходимо было облетать и сдать военной приемке. Летчикам, и в их числе Симонову, приходилось летать от зари до поздних сумерек. Как раз в темное время суток, в условиях плохой видимости, выполнив испытательный полет на самолете Як-9, он заруливал на стоянку. В это время на большой скорости, без огней, на старт выруливал летчик военной приемки. Самолеты столкнулись и загорелись. Военному летчику удалось выбраться из горящей машины и спастись, а у Симонова заклинило фонарь, и он сгорел заживо.
Об испытательской жизни Сергея Николаевича сложено множество легенд. Некоторые из них были далеки от действительности, хотя в них неизменно присутствовало очевидное уважение к нему. Есть немало разночтений по поводу числа его аварийных покиданий, как и их описаний. Вот что писал об одном из таких, часто обсуждаемых эпизодов сам Анохин. Непосредственно перед испытаниями планера на штопор Сергей Николаевич решил немного вздремнуть. Его разбудил стук молотка, которым явно неопытный солдат "укреплял" фонарь -"излишне" подвижный, по его убеждению.