Георгию Иванову.
Он приехал на корвете военном,
И дарил в таверне, смеясь рубли…
Говорил о ветре переменном,
И о снеге русской земли.
И казался тебе так странно близким
Его женственный, изнеженный лик.
И касался, когда наливала виски,
Твоих рук серебристый парик.
Говорил на прощанье любовные речи,
Подарил с рубином золотой браслет,
И умчался в море в тот же вечер,
Его голубой корвет.
Но с тех пор в твоем сердце чужестранец, –
Ты клянешь всегда свой грустной рок…
И сквозь мглистый нежный багрянец,
Смотришь с тоской на восток.
Черный рыцарь
Н. Гумилеву.
Как сегодня в замке душно…
Как печален мой светлый взгляд…
Под горой, в тоске равнодушной,
Все шумит седой водопад.
Вижу в стекла высоких окон: –
В белой пене спят берега,
Ночь из блекло цветных волокон,
Ткет покров на лес, и луга.
Сон мне странный сегодня снился:
Белый рыцарь на белом коне,
С Черным рыцарем грозно бился
На холодной, мертвой, луне.
И кружились кони и ржали,
Как бойцы искали побед.
Но у Белого на забрале
Заструился кровавый след.
Белый пал, и задел за стремя…
И взметнулся конь на дыбы…
И сказал мне Черный: время
Наступает твоей Судьбы.
Поднял шлем. Забудь о потере…
Ты узнаешь меня, – смотри!
Я увидела тленный череп…
И шепнул мне ветер: умри.
На даче
Я иду по насыпи песчаной…
Ночь тиха. В садах цветет сирень,
И мелькают в мгле благоуханной
Огоньки далеких деревень.
Бросив тень над темными полями,
И кровавый отблеск на песке,
Длинный поезд с красными огнями
Показался смутно в далеке.
Поезд ближе… Кто-то на площадке,
Долго жданный, виденный во сне,
Шлет рукой в сиреневой перчатке
Поцелуй с улыбкой строгой мне.
Очи, очи, – синие фиалки,
Отдаются в трепете любви…
Боже! Боже! Отчего я жалкий
Поезд не могу остановить.
За горой туманною, направо,
Розовеет призрачно восток,
И луна повисла в длинных травах,
Как большой бесстебельный цветок.
Предки
М. Лозинскому.
Зазмеились узоры длинные
На коврах от хрустальных ваз…
На стене часы старинные
Звонко бьют двенадцать раз.
Я зажег все люстры в комнате.
Стол в цветах накрыт давно.
Оживите предки! – вспомните,
Как вы пили прежде вино.
Выходите, сверкая лентами
Из тяжелых, старинных рам…
Очаруйте-же комплиментами
За столом замолчавших дам.
Расскажите, как шли пустынями,
Как мираж изменял пески,
Как повел, в борьбе с сарацинами
Сам король вперед полки.
И подняв свой кубок сверкающий
Я забуду, что я живой,
Что теперь, средь людей блуждающий,
Я ненужный и всем чужой.
Незнакомец
Я в цветочном киоске, на вокзале, –
Продавщица.
Я всегда грустна и бледна…
Промелькнут торопливо в гулкой зале
Чужие лица,
И опять настанет тишина.
И одни ко мне подходят строго,
И молчат всегда.
Говорят другие льстивые слова…
А иные убеждают, не быть недотрогой,
Обещая тогда
Одевать в шелка и кружева.
Но они мне все, – чужие, я знаю.
Я в толпе ищу,
Не идет ли он незнакомый…
И когда я о нем вспоминаю
Трепещу,
Опьяненная сладкой истомой,
Он приходит, – и мне страшно и сладко…
Опускаю очи вниз,
Все кругом уплывает в тумане.
Я несмело смотрю на него украдкой.
Он – маркиз…
(Я читал об этом в романе).
Он спрашивает всегда две розы
И кризантем…
И бледнеет у него лицо.
Он уходит, а я сдерживаю слезы…
Боже! – зачем
У него обручальное кольцо?
III. Земное солнце
России
Под сизым небом спят леса и степи,
Грустят голубоватые снега…
Храня следы былых великолепий
О, Русь, ты мне так странно дорога.
Люблю твое туманное молчанье,
И песнь твою, похожую на стон,
Безмолвное и грозное венчанье
С монгольским игом канувших времен.
Мне грезятся могучие набеги
На Грецию, Литву и на Татар…
Алеет кровь на синеватом снеге,
Над Польшей разгорается пожар.
Ты приняла безмолвно Самозванца
В святые стены древнего Кремля,
Но не сдержала гордого румянца,
И польского отвергла короля.
Опять молчишь. Проходят тихо годы…
Плывет туман и кроет небосклон…
В твоих полях нашли покой народы,
Стремясь занять твой молчаливый трон.
О, где теперь следы твоих величий?
Твое лицо закрыл седой туман,
Лишь воссоздал всевластный твой обычай
Одну тоску, да красный сарафан.