На исходе двенадцатых суток, когда Андрей Дмитриевич уже начал колебаться, стоит ли продолжать поиски, потому что, борясь с колоссальным притяжением «зоны неприступности», «Малахит» расходовал очень много горючего, радиолокационные приборы отметили границу между твёрдыми частицами зоны и областью светящихся газов. В квадрате Альфа-217 Андрей Дмитриевич дал приказ бросить «Малахит» на прорыв. Тогда-то он и отправил Икара в свою каюту, приказав ему принять снотворную таблетку.
Соколов и Бахтин ушли в отсек главного двигателя. Несмотря на показания приборов, свидетельствующие, что обшивка «Малахита» должна выдержать температуру газов, а двигатели — преодолеть силу притяжения, члены экипажа понимали, что борьба будет тяжёлой и напряжённой.
Но иного выхода не было.
…Андрей Дмитриевич вспомнил, как «Малахит» вошёл в «зону неприступности».
Могучий светящийся поток потряс корпус корабля. Стрелки приборов, отмечающие вибрацию, поползли вверх. Но металл выстоял. Андрей Дмитриевич включил все холодильные установки, чтобы сбить быстро поднимающуюся температуру, и это удалось ему, хотя иногда жара в рубке достигала 50–60 градусов.
Их было четверо на «Малахите», и корабль, развив большую скорость, менее чем за 15 часов прорвался сквозь «зону неприступности». Взрыв произошёл, когда звездолёт уже выходил на свободный космический простор и начал набирать скорость. Очевидно, колоссальная температура газа вызвала перегрев отражателей главного двигателя, изменила атомную структуру металла. Отражатели начали оплавляться, мгновенно, заменить их запасными механические роботы почему-то не смогли. Колоссальная, энергия, не подчиняясь уже регуляторам, вырвалась на свободу. Чем можно было иначе объяснить взрыв двигателей и, по-видимому, смерть Бахтина и Соколова, Ожегов не знал.
…На панели, привлекая внимание Андрея Дмитриевича, тревожно защёлкал прибор, контролирующий запасы энергии в аварийных батареях. Командир равнодушно посмотрел на него. Тридцать пять суток… Так он и думал. Ещё тридцать пять суток аварийные батареи будут питать, энергией уцелевшие приборы, подавать воздух, поддерживать, температуру в рубке. А затем, если корабль не попадёт в метеоритный поток и не погибнет, на пультах погаснут разноцветные лампочки, и леденящий холод начнёт просачиваться через: его обшивку.
Смерть… Андрей Дмитриевич; решительно встал с кресла. Нет, о смерти думать рано. Тридцать, пять суток… Это ведь очень, много времени. Командиру не раз приходилось бывать в авариях, когда счёт шёл не на сутки, а на минуты и даже секунды, и когда только неукротимая жажда жить помогала ему одержать победу. А сейчас он должен добиться победы любой ценой, чтобы спасти Икара.
Прежде всего надо было осмотреть останки корабля. Неслышно ступая по мягкому, ворсистому ковру, затягивавшему пол рубки, Андрей Дмитриевич подошёл к креслу, в котором задумчиво сидел Икар, и осторожно положил ему на плеча руку.
— Нам надо поговорить, сынок, — негромко сказал он.
Икар резко поднял голову.
Глава третья. Отец и сын. Осмотр звездолёта. Звезда, зажжённая «Малахитом». Ожегов ищет решение
Ожегов с затаённой нежностью посмотрел на сына. Вот уже пять с лишним лет Икар делил с ним радости и трудности жизни астролётчика, и только сейчас он мучительно пожалел о том, что взял сына в это опасное путешествие. А был ли другой выход? Ожегов отрицательно покачал головой: нет, не было.
Конечно, малышу лучше было бы оставаться на Земле, такой родной и уютной, знакомой до каждого ручейка, до каждого кустика и камешка, учиться в школе вместе со своими сверстниками и, только достигнув физической и духовной зрелости, вступить на тропу покорителей межзвёздных просторов. Но с тех пор как, предотвратив взрыв атомного реактора и спасая сотни людей, погибла его; мать, Икар ни одного дня не мог прожить без отца. Ему шёл тогда седьмой год.
Когда Андрей Дмитриевич в первый раз после смерти жены оставил сына у бабушки и улетел с обычным грузовым рейсом на Луну, мальчик так тяжело заболел, что врачи посоветовали Ожегову сменить профессию и не разлучаться с сыном, потому что это может привести к очень тяжёлым последствиям. Сменить профессию он не мог, он был астролётчиком, жизнью его, воздухом его были космические корабли. Не прислушаться к предупреждению врачей он тоже не мог — Андрей Дмитриевич очень любил своего сына.