— Возьми себя в руки, сынок, — твердо сказал Андрей Дмитриевич. — Запасы энергии подходят к концу, а у нас еще много работы.
И, бережно отстранив Икара, он вышел из штурманской рубки. Скоростной лифт перенес его в носовой конус корабля.
Надо было освободить место для Икара, сделать какое-то подобие каюты, и Андрей Дмитриевич приступил к работе. Насупленный Икар молча помогал ему — относил разобранные детали в глубь корабля.
Вскоре «каюта» была готова. Это была прямоугольная выемка шириной в семьдесят сантиметров, длиной в два и высотой в полтора метра, которая выходила к пульту управления ракетой. Стараясь не глядеть на сына, Андрей Дмитриевич установил в каюте гидравлическое кресло, потому что Икар большую часть пути должен был провести во сне, принес микрофильмы и любимые микрокниги мальчика. Обдуманно, не торопясь, уложил он в контейнеры документы экспедиции, корабельный журнал, карты, пленки — все, что там, на Земле, должно было помочь людям довершить все его дело; отрегулировал аппараты, подающие и меняющие воздух; засунул в карман Икару коробку с питательными и снотворными таблетками. Его лицо побледнело, но движения были точными и размеренными. И только по тому, как резко бились синие жилки на его висках, как судорожно сглатывал он время от времени сухой ком, застрявший в горле, можно было понять, как ему тяжело.
Сигнальная красная лампа на потолке коридора трижды моргнула, предупреждая, что запасы энергии в первой очереди батарей подходят к концу. Молочно-белый дневной свет, заливавший все вокруг, стал медленно блекнуть, разбрасывая по углам густые тени. Андрей Дмитриевич бережно прижал к себе Икара и начал помогать ему надевать тяжелый скафандр.
Мальчик уже не плакал. Привыкнув всегда и во всем верить отцу, он и сейчас поверил в то, что скоро вернется на новом корабле, который будет в сто, нет, в тысячу раз лучше «Малахита». Он разыщет останки «Малахита» в космической пучине и спасет отца. Ведь он говорил, что сможет удержаться свыше тридцати лет. Значит, времени достаточно. А потом они вместе возьмут курс на Сирасколию. А «Малахит»… Корпус «Малахита» они приведут на Землю и установят его на самой большой площади Москвы, как памятник Соколову, Бахтину и другим героям, погибшим в борьбе за покорение межзвездных пространств.
И глаза мальчика, полные недетской скорби и горя, пристально глядели на отца, словно хотели навсегда запечатлеть каждую черту его мужественного, открытого лица, его широкие плечи, согнутые невидимой тяжестью, и синие жилки на ловких, сильных руках ученого и строителя — то неповторимое и родное, что заключено в самом слове — отец.
Щелкнули затворы шлема, и Икар шагнул в каюту. Медленно закрылся люк, и уже в наушниках он услышал приглушенный голос отца.
— Мужайся, сынок, — говорил Андрей Дмитриевич. — Помни, я верю в тебя. Верю, что ты поведешь еще не один корабль на штурм звездного мира через «зону неприступности», через все трудности, которые выпадают на долю первооткрывателя. Лети, Икар! Счастливого тебе пути, малыш!
— Прощай, отец! — глотая набегающие слезы, крикнул Икар в микрофон. — Я еще вернусь! Слышишь! Я обязательно вернусь!
Ожегов нажал на кнопку, и «Звездочка», отделившись от «Малахита», превратившегося сейчас в куцый металлический цилиндр, начала стремительно набирать скорость. Некоторое время Андрей Дмитриевич, припав к электронному телескопу, еще видел яркую точку, катившуюся по небосклону, а затем она растаяла в черноте космической ночи. Он остался один. У командира больше не было ни экипажа, ни корабля.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Одиночество. • Годы, события, люди… • Мечте навстречу. • В погоне за скоростью • Жизнь продолжается. • Пятно на экране локатора. • Звезда или планета?
Пошатываясь, Ожегов вернулся в штурманскую рубку и устало опустился в кресло. Почти все источники освещения погасли, только небольшой замаскированный плафон над пультом управления скупо освещал приборы.
Энергия, оставшаяся в резервных аварийных батареях, нужна была Андрею Дмитриевичу совсем для другой цели.
Ожегов подумал о сыне и грустно улыбнулся. Сегодня впервые в жизни он дважды сказал ему неправду. Вначале, когда заверил мальчика, что полет на «Звездочке» продлится шесть-семь, а не двенадцать-четырнадцать лет. И затем — когда сказал, что уже отправил радиограмму на Землю.
— Сынок, сынок… — с трудом сглотнув вязкий ком, застрявший в горле, прошептал Андрей Дмитриевич. — Не мог же я на самом деле сказать тебе, что мы уже никогда не увидимся. Не мог я тебе сказать, что, послав радиограмму, я обрекаю себя на смерть, что она исчерпает всю энергию запасных батарей и ее еще будет мало, очень мало. Мне бы ее хватило на месяц, а месяц — это такая масса времени, когда может случиться многое.