Эндрю, не выказывая никаких признаков волнения, подошёл к закрытой двери Теко с миской его любимого блюда, консервированных сардин, и позвал его, достаточно правдоподобно имитируя мой собственный напевный язык. Просунув голову в иллюминатор, насколько это позволяли мне плечи в узком проёме, яувидел, что Теко мешкает в своём домике и никак не реагирует. Эндрю надел мои одежды, чтобы пахнуть безопаснее (довольно сомнительная тактика, ибо зверёк мог принять его за самозванца, которого надо наказать), в конце концов Теко уловил запах и вышел наружу. Он как бы растерялся, увидев, что это не я, отказался от сардин и вернулся к себе в домик. Калитка во внешний мир всё ещё была закрыта, и я, зная абсолютно точно, что рано или поздно Эндрю откроет её, чувствовал, как во мне нарастает нервное напряжение. Минуту-другую спустя Теко вернулся к калитке, и пока Эндрю открывал её, Теко ухватился за край лапами и с силой выскочил наружу.
Он что-то бормотал, но я не очень-то понимал его, какой-то приглушённый оттенок "уау-уау-уау-уау", который мог означать сдержанный гнев, удовлетворение от получения интересной пищи (и, возможно, защиты её) или же то, что я назвал бы напористым дружелюбием. Затем он перевернулся на спину, что у всех куньих может означать либо жест защиты перед проявлением насилия, либо позу подчинения по старшинству. Я просто не знал, которую из этих поз он принял, и прямо-таки взмок от пота. Затем я увидел, что Эндрю нагнулся и сунул палец в одну из лап Теко, как это делают с младенцами, которые ешё неуверенно сжимают его. Увидел, как маленькие обезьяньи пальчики сжали его палец, и тут же понял, что всё в порядке, что, если даже близкие и полные взаимоотношения сложатся несколько позднее, основа их уже заложена.
Когда Эндрю пошёл к морю в сопровождении Теко, светлому, пустынному морю, молочно-белому под сизыми небесами, а темные скалы и водоросли сияли в тихом отблеске осеннего солнца, время снова сжалось как старый, хорошо смазанный телескоп, и перед моим взором возникли Джимми и Терри, отправлявшиеся то с одной, то с другой выдрой на обычную утреннюю прогулку так много лет тому назад.
Жизнь, в том смысле, как я понимаю её, вновь вернулась в дом и к его обитателям.
Я переходил из комнаты в комнату, стараясь не упускать их из виду, тогда как Теко, обследовав, хоть и не так дотошно, как Эдаль, незнакомые объекты, прошествовал вслед за Эндрю к дюнам и дальше к устью речушки. В конце концов они исчезли из поля зрения, я вышел из дому и пошёл к дюнам, чтобы можно было наблюдать за их передвижением по берегу, и, если нужно, то чем-то помочь.
Примерно час спустя они вернулись на расстояние около ста метров от дома, и чтобы избавить Эндрю от утомительной процедуры заманивания выдры в загон, которая уже так ясно продемонстрировала своё явно непримиримое отношение к этому, я вошел в его домик, стал звать его, и Теко немедленно пришёл на зов.
Страсти улеглись, теперь я был уверен в том, что Теко не навредит Эндрю, хотя судя по тому, как прохладно относился Теко к своему поводырю, за исключением его роли официального гида, я полагал, что пройдёт ещё много времени, прежде чеммежду ними установятся достаточно тесные отношения. Я считал, что любовь Теко принадлежит только мне, но это я льстил себе. Всего лишь четыре дня спустя, в конце их третьей прогулки случилось нечто почти невероятное. Стоял серенький денёк, порывы влажного ветра доносились с моря, и почти беспрерывно моросил дождик.
Эндрю и Теко отсутствовали уже более двух часов, когда из-за своего письменного стола я увидел их в конце поля. Эндрю безуспешно звал Теко, который копошился на первом крутом склоне дороги для "джипа" и иногда исчезал в кустах на обочине, где глубоко между отвесных берегов незаметно тёк небольшой ручеёк. Дождь усилился, и я пошёл за курткой с капюшоном, прежде чем отправиться за Теко, чтобы заманить его домой. Когда я надел её и выглянул в окно, то увидел, чтоЭндрю и Теко валяются и катаются по мокрой траве среди поля, а весёлый и радостный голос Теко доносился до меня даже сквозь закрытые окна. Эндрю лежал ничком на мокрой траве, а Теко прыгал у него на груди и облизывал ему лицо и уши,взвизгивая от восторга, я видел, как Эндрю дул ему в мех, как это делал я, а Теко совал нос ему под куртку, я видел, что Эндрю прямо в восторге от этого, и сам глубоко удивился этому. Они позабыли обо всём на свете, как закадычныедрузья, которые вдруг снова встретились, и я задумался о том, каким образом и насколько желание Эндрю установить эту связь передалось животному. Как всё-таки мало мы знаем!
Эта связь не утратилась, хотя прошла ещё целая неделя, прежде чем Эндрю удалось водворить Теко на место самому. Уже на следующий день он был преисполнен решимости сделать это сам, но после того как они прогонялись друг за другом более тридцати раз под проливным дождём, я посчитал благоразумным прийти на помощь.
И всего лишь несколько дней спустя я сам полностью восстановил прежние отношения с Эдаль. То был один из редких осенних дней, когда нет ни дуновения ветерка, а солнце сияет на золотых, бурых и красных вянущих листьях на крутом склоне холма перед домом. Отлив был очень, очень далеко, и тихое лазурное море разбивалось лишь мелкой белой пеной на скульптурно отточенном песке. Оттенки были так нежны, так тонко очерчены, что всё казалось почти хрупким, как будто бы в любой миг оно могло лопнуть как мыльный пузырь и оставить зрителя в бесцветной пустоте.
Я повел Эдаль на побережье островов и на белый коралловый песок, она сама была как бы в экстазе от солнечного света и тишины и как никогда раньше резвилась и кувыркалась в этой стихии. Когда мы перешли островную косу и вышли к заливу Трейгх-э-Гулрабейн, я увидел, что отлив оказался ниже, чем когда бы то ни было, огромные стебли и как бы резиновые коричневые листья зонтичных водорослей стояли голые и блестящие на побережье из песка и гальки, а чуть подальше они возвышались над водой как шатровые кроны какого-то первобытного леса.
Я нашёл несколько больших раковин у кромки отлива, и стал бродить вокруг, пытаясь найти ещё. Вода была настолько чистой, что даже когда она подымалась мне выше колен, можно было видеть мельчайшие предметы на дне, многоцветные раковины и мидии, перламутровые ракушки, белые как мел иероглифы, напоминающие какой-то забытый уже алфавит, отпечатанный трубчатыми червями как на раковинах, так и на камне, мелкое кружево алых и белых подобных папоротнику водорослей. Я увлёкся разглядыванием всего этого под водой и на время забыл об Эдаль, которая, когда я видел её последний раз, с большой скоростью кувыркалась где-то метрах в ста от меня. И вдруг я почувствовал, что сзади кто-то ткнул меня в ногу, обернулся и увидел, что она трогает меня, кружится как штопор, со страшной скоростью вертится, так сказать, как сумасшедшая. И мне вспомнилось, как она, бывало, делала это будучималенькой,свыражением невыразимого восторга от окружающей среды, нечто большее, чем просто ощущение благополучия, чуть ли не экстаз. И я вспомнил ещё одно давно забытое дело, как я брал её за хвост и крутил вокруг себя, пока у меня не закружится голова, и как она реагировала на это глупым выражением довольства и счастья. Теперь, как никогда, настало время восстановить этот небольшой ритуал, я взял её за хвост и стал кружить её всё быстрей и быстрей, и пока я делал это, она вся расслабилась, а на мордочке у неё было давно забытое выражение удовлетворения. Когда я отпустил её, она шлёпнулась в чистую воду, а я смотрел на неё и думал, кто кому больше вернул. Небо, море и горы показались мне гораздо ярче, более настоящими, мелкое морское дно намного светлее, чем раньше, так как с них сошёл навязчивый туман вины. И теперь я решил, пусть будет, что будет, ибо я знал, что больше не смогу нарушить доверие дружбы с животными.