Кричал старшина, кричал Иван и еще один солдат. Людмила ворчала. Наверное, старшина опять пил всю ночь, а теперь ругался с Иваном. Людмила их усмиряла. Я вылезла из постели. Место сестры пустовало. Она лежала в кровати родителей, между папой и мамой, те ее гладили и успокаивали.
Окно было раскрыто. Я села на подоконник. Внизу подо мной была четырехугольная терраса. Крики доносились из комнаты, выходящей на террасу. Там жили Иван с Людмилой. Я наклонилась, чтобы лучше все рассмотреть. Из двери выскочила Людмила.
Выглядела Людмила очень смешно. Обычно она укладывала свои каштановые волосы в огромный узел на затылке. Но сейчас волосы ее были распущены: длинные, они доходили почти до колен. На ней было пронзительно-розовое нижнее белье. Под комбинацией колыхались невероятно огромные груди и не менее большой зад. Людмила переступала с ноги на ногу. Видимо, пол на террасе был холодный. Она смотрела внутрь комнаты.
Потом на террасу вынырнул Иван. Совсем голый. Мне это понравилось. Еще больше мне понравилось, что он выволок старшину. Тот был одетым. И пьяным… до того, что не держался на ногах. Иван схватил его за шиворот и пнул под зад. Старшина упал. Иван поднял его и еще раз пнул. Старшина опять упал. Иван вновь поднял его и снова ему поддал. Так они одолели террасу. У ступенек, ведущих в сад, старшина получил особенно сильный пинок, от которого свалился в кусты. Людмила кричала ему что-то злое вслед. Грозила кулаком. Ее груди отчаянно колыхались. Иван сплюнул в сторону старшины. Они оба вернулись в комнату и закрыли дверь на ключ.
Родители спросили меня, что там, внизу, происходит. Я им рассказала. Они подошли к окну, чтобы посмотреть на поверженного старшину.
— Он не сломал себе шею? — спросила Хильдегард.
— К сожалению, нет! — чертыхнулась мама.
Тут старшина шевельнулся, попытался встать, но опять свалился и пополз на четвереньках. Он дополз до каменной скамейки, вскарабкался на нее, полежал на животе, потом не без труда сел.
— Сейчас он заснет, — успокоил нас папа.
Но папа ошибся. Тот не заснул, а, наоборот, встал и побрел, шатаясь.
— Ну хоть тихо стало! — проговорила мама. — Этот стервец не дает никому покоя.
— Он уходит! — облегченно вздохнула сестра.
Старшина тем временем набрел на грушу, навалился на нее, обнял и повис. Тут в его руке я увидела пистолет. Новый пистолет. Старый, вынутый из тележки гнома, был спрятан у папы под матрацем.
Старшина уже оторвался от груши и побрел дальше с пистолетом в руке.
— Отойдите от окна! — приказала мама.
— Сюда он не достанет, — успокоил ее отец.
Я осталась у окна. Хотела посмотреть, как старшина доберется до ворот. Но он и не думал идти к воротам. Куда же он направлялся?..
Не может быть! Ни в коем случае! Кон не сделал ему ничего плохого! Что ему надо от Кона? Зачем он идет к кухне?
Я схватила папу за рукав.
— Он идет к Кону?
Папа кивнул.
— Ему все равно, что творить, этой трусливой жопе!
Старшина уже добрел до кухни. Ударил ногой в дверь. Та не открывалась. Тогда он заорал. Перед ним была тонкая дверь с овальным стеклянным окном в верхней части. Старшина снова пихнул дверь. Образовалась дыра, но не настолько большая, чтобы он мог через нее пролезть. И тут он выстрелил. Выстрелил дважды, второй раз по ручке. Дверь отворилась. Старшина исчез в кухне.
— Я не могу это видеть! Отвратительно на это смотреть! — сказала мама. Она отошла от окна и села за стол. Я подошла к ней. Даже здесь, посреди комнаты, был слышен рев старшины. Кона слышно не было.
Раздался выстрел. Второй. Мама закрыла уши руками.
— Выстрел в окно, — заметил отец.
— А второй? — спросила я. Удивляюсь, что я вообще могла говорить.
Отец не знал, куда пришелся второй выстрел. Старшина больше не подавал признаков жизни. В саду тоже ни звука. Мама отняла руки от ушей.
— Что там?
— Ничего не слышно, — ответил отец.
— Ни звука?
— Ни звука.
Я заплакала — не могла сдержаться.
— Замолчи! — приказала мама. — Тебе ничего не грозит. Старшина сюда не придет.
— Кон! — всхлипнула я. — Кон! — И больше ничего вымолвить не могла, только «Кон, Кон».
Мама смотрела на меня, кусая пальцы…
— Она права! — пробормотала наконец мама и пошла к двери.
Она не обращалась ко мне, она не обращалась к отцу или к сестре. Она говорила себе самой:
— Трусливые свиньи! Все! Все! Делают вид, что не слышат. Испугались! Уши у вас заросли, доблестный герой — майор!