— Ты опять со мной! Со мной!
Мне стало не по себе. Прежде всего из-за Кона. Я ведь ему рассказывала совсем о другой бабушке. О большой, толстой, сердитой бабушке. А эта была маленькой, худой и совсем не сердитой.
— Почему ты плачешь?
— Я так переживала! Так переживала! — всхлипнула бабушка и, дрожа, вновь схватилась за меня.
— У нее сдали нервы, — заметил дедушка.
— Я должен ехать, — напомнил Кон, — ехать за очками. — Он поклонился деду. — Вернусь с очками и заберу фрау.
Дед в ответ поклонился Кону. Бабушка, дрожа, стояла рядом. Она ничего не понимала. Она совсем оглохла.
— Чего он хочет? Чего он от нас хочет? У нас ничего нет! — без конца повторяла бабушка. — Что ему надо?
Кон попытался ее успокоить.
— Я ничего не хочу. Только привез фрау.
— Он ничего не хочет! — прокричал дед в бабушкино ухо.
Но бабушка все равно не поняла.
Кон отвернулся от нас, пошел через половину кухни по протоптанной дорожке.
— Он уходит! — облегченно вздохнула бабушка.
Я побежала за Коном, догнала его в том месте, где раньше была входная дверь.
— Кон, пожалуйста, поторопись, забери меня поскорей!
— Фрау, фрау, я и так тороплюсь.
Он поглядел на меня сквозь грязные, привязанные к голове очки.
— Это была бабушка?
Я смотрела на руины. Охотнее всего я бы ответила: «Бабушки нет. Она погребена под руинами». Но так врать — нехорошо. Однако моей бабушки, действительно, не было. Конечно, такой свирепой и величественной, как я описала ее Кону, она никогда не была. Но и маленькая, дрожащая, жалкая старушонка в игрушечной кухне тоже не моя бабушка.
— Махт никс, фрау, махт никс! Я скоро вернусь, заберу тебя. Очень скоро!
Но все вышло по-другому.
Целый день я просидела в бабушкиной комнате. Бабушка расспрашивала меня. Я отвечала дедушке, а он кричал то, что я говорила, в левое бабушкино ухо. Правым она совсем ничего не слышала.
В комнате было темно. Через заколоченное окно проникало совсем немного света. Около бабушки стояла бельевая корзина, полная носков. Все носки — темно-серые, с двумя зелеными полосками по краям — солдатские носки с военного склада. Их притащил дедушка.
Бабушка, сидя у окна, там, где между досками пробивалась полоска света, отрезала зеленые края и заделывала их заново. Работа двигалась медленно, потому что бабушка дрожала.
— Зачем она это делает? — спросила я у дедушки.
— Чтобы никто не узнал, что это солдатские носки.
— Почему никто не должен этого знать?
— Иначе поймут, что они украдены.
— Украдены? Если солдатские носки взяты со склада армии, которой больше нет, разве это считается украденным?
Кому должны теперь принадлежать носки?
Дедушка этого не знал.
Бабушка, склонясь головой к светлой полоске в окне, жаловалась:
— Лепольд, Лепольд! Бреннер принес домой керосин.
Симон Шмальц и другие притащили муку. А он приносит одни носки и ничего больше!
— Дура набитая! — рассердился дедушка.
— Что ты говоришь? — переспросила бабушка.
— Дура набитая! — повторил дед.
— Что? Что?
— Скоро восемь часов, — прокричал ей в левое ухо дед.
— Да, да! — бабушка бросила носки в корзинку и пошла готовить ужин.
Она достала из шкафа старую консервную банку, поставила ее на стол. Банка была пустая, без крышки. Внизу по краям виднелись три дыры величиной с монету. В дырки бабушка засунула тонкие щепочки, а на банку поставила кастрюлю. Мне она объяснила, что в кастрюле вкусный суп. Попросила дедушку:
— Зажги!
Дедушка достал из кармана коробку спичек.
— Последняя! — заметил он.
Чиркнул спичкой, прикрыв пламя рукой, поднес спичку к щепке. Спичка догорела, но щепка не зажглась.
— У него это лучше выходит, — объяснила мне бабушка. — Мои руки сильно трясутся, и я не могу зажечь. А у него получается.
Со мной всегда была коробка спичек. А сегодня даже две. Я отдала их дедушке. Одну коробку дед тут же спрятал.
— Дай мне одну! Мне тоже надо! — закричала бабушка — Отдай сейчас же!
Но дед зажал коробку. Бабушка схватила меня за руку.
— Одна — моя! Скажи ему, пусть отдаст одну мне!
Я не знала, что и подумать. Бабушка ругалась с дедом из-за спичек! Это что-то новое…
Дед бросил коробку на стол. Но промахнулся. Спички рассыпались по полу. Бабушка наклонилась, ползая, собирала спички в коробку. В комнате было темно, а на полу еще темнее.
— Кажется, все собрала, — бабушка, задыхаясь, поднялась с пола, дрожащей рукой закрыла коробку и гордо заявила: — Они мои! Ты не получишь ни одной!