Гефсиманский сад. Храм моления о чаше. Помещение переполнено, идет католическая месса, священник обращается к народу с проповедью о Христе. Он говорит проникновенно, горячо, производя на слушающих людей яркое эмоциональное впечатление. Он говорит о Христе, но опять в этом кощунственном прошедшем времени. Внимание всех приковано к той далекой исторической точке в Гефсиманском саду две тысячи лет назад. Я насытился информацией и в то же время переживаю чувство жажды. Мне достаточно о Нем, я хочу Его Самого.
Господи Иисусе Христе, помилуй мя. Господи Иисусе Христе… Господи…
В Храме Гроба Господня, забившись в дальний темный угол, закрыв глаза, направляю ум в сердце, начинаю говорить с Ним. Господи Иисусе, Господи… Все становится на свои места. Я наконец попадаю в Иерусалим. Горний Иерусалим, который объективен здесь и сейчас. Я пришел. Здравствуй, Господи.
* * *
«Возлюблю Тебя, Господи, крепосте моя, Господь утверждение мое и прибежище мое».
Три раза я произношу эту фразу, целую дискос с Агнцем, Святую Чашу, престол. Завеса царских врат медленно отворяется, звучит Символ веры. Литургия верных входит в свою самую мистическую фазу.
«Станем добре, станем со страхом, вонмем».
С того времени, когда я взял себе за правило читать на литургии Иисусову молитву, она происходит во мне с первого возгласа и до последнего «Аминь», совершенно не отвлекая от хода службы, возглашений и тайных священнических молитв. Она просто проходит центральной нитью сквозь всю Божественную службу, особо усугубляясь в самые важные возвышенные моменты на Херувимской песни и на пении «Милость мира» перед освящением Даров.
Я не могу дать оценку этой литургической ночи, ибо, пытаясь держать ум в молитве, невольно уходил от анализа происходящего. Ум молящийся не анализирует, он молится очень просто, чисто. Параллельно с ходом литургии в сердце звучало: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя, Господи, Господи…» Я воздел руки, чтобы произнести фразу: «Господи, Иже Пресвятаго Твоего Духа в третий час апостолам Твоим ниспославый…»
В этот момент ум мой остановился. Он перестал переживать что-либо, кроме Христа. Был только я и Он и больше ничего. Все отошло на второй план. Сердце замерло в трепетном мире. Все существо стало погружаться в состояние исступления. Еще минута, и я бы шагнул в иное духовное пространство. И вдруг на самой грани, на самом пороге этого перехода я неожиданно произнес фразу, которая вырвалась из моего сердца: «Господи, отойди от меня, ибо я человек грешный».
Слово «грешный» было ключевым в этой точке моего бытия, моего состояния. Эти слова когда-то произнес апостол Петр, еще будучи ветхозаветным Петром, не переродившимся своим глубоким покаянием. Эти же слова говорили многие ветхозаветные пророки в мистические моменты сугубого приближения Бога. Обостренное переживание своего ничтожества, греховного уродства, критического несоответствия происходящему моменту было в этой точке моей литургии самым ярким, самым объективным состоянием.
Стоять перед Всесвятым Богом, Который весь свет, чистота, любовь, правда… стоять не в брачных белых одеждах, производя вонь и смрад, было выше моих сил, и я сделал шаг назад и сказал то, что сказал: «Отойди от меня, Господи, ибо я человек грешный, очень грешный».
Я переживал глубокую печаль, но в этом переживании не было отчаяния, которое опускает руки. Печаль была растворена надеждой, надежда рождалась не во мне, а приходила от Него, от Бога. В своем отчаянном духовном тупике я, как и апостол Петр, воскликнувший когда-то с жаром: «Да кто же может это понести?» – услышал мягкий кроткий голос Христа: «Человекам это невозможно. Богу возможно все».
Он показал мне направление, путь, приводящий снова в эту точку бытия, преодолеть которую моему грешному ничтожному человечеству оказалось невозможно.
Вступая на этот путь к Нему, я соглашаюсь на страшное сошествие во ад, ад моего ничтожества. Я должен согласиться открыть свой срам до самых глубин перед Ним и перед самим собой. Но даже этого я не могу сделать без Него. Глубина сердца смотрит мне в глаза непроглядной чернотой. Я не вижу самого себя, и тогда Спаситель опускается со мной, как Свет, освещая все мрачные закоулки моего бедного сердца. Свет во тьме светит, и тьма не объяла Его. Глубокое мрачное разочарование рождает крик. Это не я, не может быть, я не такой. Гордость натягивается, как струна, которая вот-вот лопнет, рождая неимоверную боль, разочарование. Как я мог, как я могу, как я теперь смогу любить себя таким?
Человекам это невозможно. Богу возможно все. Я твой Бог, Я люблю тебя даже таким, каким ты увидел себя сейчас.