На задания я летаю теперь с Воиновым Сашей. В одном из вылетов на разведку, когда была уже набрана высота три тысячи метров, у штурмана, как бы невзначай, вырвалось:
- Тьфу, черт!
- Что с тобой? - спрашиваю его.
- Да боюсь тебе говорить. Ругаться будешь.
- Забыл что-нибудь сделать перед вылетом?
- Нет, парашют распустил нечаянно, - виновато отвечает штурман.
Ничего не говоря Воинову, убираю газ и круто планирую на посадку.
- Командир, что случилось? - кричит Баглай.
- Все хорошо, Петя, просто у Саши парашют распустился.
- Ты на посадку? - подступив ко мне, спрашивает Воинов.
- Да! Я быстро... Сядем, наденешь другой, и полетим на задание.
- Нет, не надо! Набирай высоту и держи курс к линии фронта!
Я нехотя дал газ, перевел машину в набор, но распущенный парашют Воинова не давал мне покоя.
- Сашок, давай все же сядем.
- Нет, не надо: набирай высоту и иди к линии фронта. Ерунда, все будет хорошо!
- Тогда свяжи хоть купол стропами, чтобы не вырвало парашют из кабины.
- Это можно.
Вижу: он снял с себя подвесную систему и начал аккуратно заматывать белый шелк.
К счастью, полет наш прошел благополучно. Но я подумал тогда о Воинове: "Какой решительный и смелый товарищ. Главное для него - выполнить боевое задание. С таким можно воевать!.."
Когда я летал над Украиной, много раз пересекая могучий Днепр, то часто вспоминал знаменитое гоголевское - "Чуден Днепр..." Он действительно чуден, если смотреть на него с высоты птичьего полета. В Белоруссии своя главная река - широкий привольный Неман. Он так же прекрасен, как и Днепр. Сейчас, перелетая через широкую голубую ленту, мысленно произношу: "Здравствуй, наш родной Неман! Вот какой ты красавец! Встречай своих освободителей!.."
- Коля, а Неман такой же, как Днепр, только чуть поуже. Правда, белорус? - спрашивает Воинов, словно подслушав мои мысли.
- Да, Саша. Смотрю вот на родные места - так и хочется смазать фашистам "мокрай трапкай по бруху". Когда мы, гомельские, учились в Тамбовской школе и смешивали белорусскую мову с русским языком, то москвичи и ленинградцы быстро научили нас говорить правильно!
Я поворачиваюсь к нему и вижу его не закрытые кислородной маской веселые глаза.
- Сашок, спроси у Петра, хорошо ли у него кислород подается?
- Баглай, как себя чувствуешь? - спрашивает Воинов, нажав кнопку самолетного переговорного устройства.
- Хорошо. Кислород подается нормально. Держу связь с аэродромом.
- Передай, Петро, погоду: высокослоистая облачность пять баллов, видимость двадцать пять километров, температура на высоте минус двадцать восемь градусов.
- Передаю.
- Смотрите за воздухом, - вступаю я в разговор.
- В воздухе спокойно, - отвечает Воинов.
- Понимаешь, Саша, люблю я русский язык, - продолжаю я начатый разговор. - В наших белорусских городах многие говорят по-русски. Нет языка краше русского! А песни больше украинские люблю. "В огороде вэрба рясна, там стояла дивка красна..." Эх, до чего же хороша песня! Когда поют украинские песни, мне от радости хочется плакать...
- Да, песни на Украине что надо, Коля... А почему у тебя фамилия украинская?
- Сосед был украинцем!..
Воинов, смеясь, показывает рукой вперед и говорит:
- Вот уже линия фронта, так что хватит болтать. А немецкий ты изучал в школе?
- Пять лет изучал. Помню только одно предложение: "Дэр онкель Петэр ист тракторист" - "Дядя Петя - тракторист". На фронте усвоил "Хенде хох!" и "Гитлер капут!". Дойдем до Германии, а по-немецки говорить не умеем. Наверное, пора взяться за немецкий.
- Да, скоро где-нибудь в Инстенбурге будет наш аэродром.
- Это обязательно будет, так же, как то, что сегодня взошло солнце.
Выполняем задание. Я захожу на цель, а Воинов фотографирует объекты.
Над Гердауэном, Гумбинненом и Инстенбургом сильно бьют зенитки. Когда налетаешь на облачко разорвавшегося впереди снаряда, в кабине чувствуется сильный запах сгоревшего тротила. Захожу на фотографирование так, что одним заходом "беру" станцию и аэродром.
- Баглай, передай: на аэродроме Инстенбург восемьдесят пять разнотипных самолетов. На станции двенадцать железнодорожных составов, - дает команду стрелку-радисту штурман.
- Понял, передаю. Саша, с бетонированной полосы пошла на взлет пара истребителей. Смотри за ней.
- Вижу. Командир, возьми курс сто восемьдесят градусов, - говорит спокойно Воинов.
Мог ли я тогда знать, что после перебазирования на следующий аэродром погибнет Воинов, погибнет Баглай. И Пети с Сашей не будет... Конец августа. Перебазируемся в Литву, на аэродром Мокштово. Мы уже привыкли к частой смене аэродромов. Это хорошо. Это говорит о том, что немцы драпают слишком быстро.
Аэродром Мокштово особенно запомнился. Возможно потому, что во время базирования на этом аэродроме я потерял много боевых товарищей. Из Мокштова уехал на службу в Москву командир полка Валентик.
Литовская земля очень гостеприимна. Летный состав, так же как и в Чеховцах, живет в большом деревянном здании. В трех его комнатах двухэтажные нары. Мы так привыкли к нарам, что кажется, ничего лучшего на фронтовом аэродроме и не придумаешь. Да нам лучшего и не надо! Плохо только то, что часто пустеют на них места. Нет-нет и посмотришь на матрац, покрытый байковым одеялом, на подушку, наволочка которой слегка потемнела, увидишь небогатые личные вещи: мыльницу, зубную щетку, бритву с чашечкой и помазком, чемодан, в котором хранятся фотографии, книги, письма... И крепче сжимаются кулаки от ненависти к фашистам.
Вот так как-то сразу опустели в Мокштове места летчиков Василия Коваля и Николая Угарова, штурманов Александра Воинова, Василия Дегтяря и Михаила Васильева, стрелков-радистов Евстафия Маркова и Петра Баглая...
Как это непостижимо! Ведь кажется, совсем недавно мы с Угаровым стояли и говорили. Он рассказывал мне, как падал горящий самолет Коваля. А потом мы вместе летим на задание - Угаров идет моим левым ведомым. И это случайное попадание зенитки! Я видел, как его самолет подпрыгнул вверх и после сбрасывания по цели бомб ушел вправо, на свою территорию. Он не горел, и я успокоился. Но экипаж Угарова в этот день не вернулся. Гвардии капитан Топорков, обзвонив прифронтовые аэродромы, сообщил нам: место посадки самолета Угарова не известно.
Прошло четверо томительных суток. Наконец прибыл стрелок-радист Николай Васюшкин, и мы узнали, как все это было.
Угаров принял решение посадить подбитую машину в поле и спасти ее, но на высоте триста метров она загорелась. Васюшкин смог выпрыгнуть, а Угаров и Воинов не успели. Вот и стою я у воиновского чемоданчика и, раскрыв сборник стихов Иосифа Уткина, читаю отмеченное фигурной скобкой любимое Сашино четверостишие:
Если я не вернусь, дорогая,
Нежным письмам твоим не внемля,
Не подумай, что это другая
Это значит... сырая земля.
Да, на фронте нам нужны и такие стихи...
Тяжело на войне. Но живой думает о жизни. Мы бомбим фашистов, летаем на разведку и не унываем. Не забываем и погибших друзей - они всегда незримо находятся рядом с нами.
- Ребята, помните Кольку Угарова? - вдруг спросит кто-нибудь в землянке.
- Разве можно не помнить его! - скажет кто-то в ответ.
- Парень, братцы, был что надо... Помните, как он рассказывал, что его девушка говорила: "Шинок, дай я тебя пачалую".
- А Васька Коваль? Васька Дегтярь? Какие это были ребята!..
- Адамович, - обращается ко мне по одному отчеству Заплавнов, - скажи, когда твой Шопен приедет из госпиталя?
- Шут его знает! Раньше хоть с Сашей Воиновым на разведку летал. А теперь его нет...
- Бери своего Гуревича и дуй на пару!..
- А вы, товарищ Болдырев, без подковырочек, пожалуйста, - отзывается Семен.
- Эс Эм Гуревич! Это правда, что вы узнавали в штабе дивизии, в какой эскадрилье больше награждают? Ну и ас же ты! Такого аса впервые на фронте встречаю!