– Конечно, есть, – пожимает плечами он. – Только пыли там не меньше, чем здесь. Думаю, тебе стоит переодеться. У меня в багажнике есть запаска.
«Запаска» – ничего себе! Кто я ему, спущенная шина?
Финн разворачивает тюк с одеждой и бросает мне что-то джинсовое и скомканное.
– Они чистые, – говорит он.
– Что это за сельскохозяйственные штаны? – говорю я.
Он смеется.
– Хорошее определение! Переодеться можешь вон там, в туалете. Да, и, наверно, стоит надеть что-нибудь наголову.
Из туалета я выхожу в новом костюме – получилось нечто среднее между фермером и дворником – и обреченно жду, когда Финн начнет надо мной смеяться. Но он не смеется. Просто кивает и продолжает зашнуровывать высокие ботинки.
Из под бейсбольной кепки крупными каплями стекает пот. Уже. Что же дальше будет? К концу путешествия волосы, наверно, пропотеют насквозь. А как смотрятся эти, с позволения сказать, джинсы сзади – и подумать страшно!
– Тебе не кажется, что к такому наряду подойдут вилы в руках и цигарка в зубах? – интересуюсь я, подворачивая сельскохозяйственные штаны, чтобы не спотыкаться при ходьбе.
– Ты и так классно выглядишь, Джейми, – с лучезарной улыбкой отвечает Финн.
– Зови меня просто: «Эй, малый!»
– Эй, малый, вперед!
ГЛАВА 20
«Слава богу, что Зейна здесь нет!» – утешаю я себя, смахивая с верхней губы капельки соленого пота. Если бы Зейн увидел меня в таком виде – я бы этого не пережила!
Многие годы я училась жить со своей проблемной фигурой, подчеркивать ее сильные стороны и скрывать слабые – и зачем? Все погибло в пять минут. И какого черта, спрашивается, я все угрю убила на маникюр? Первый же крутой уступ поставил меня в положение буриданова осла: справа шершаво и слева шершаво, за что не схватись – абзац ногтям.
Финн, заметив, что меня нет рядом, оборачивается и протягивает руку. Наши потные ладони слипаются, и ржавая пыль на них превращается в пасту. Через несколько минут мы раскрашены же хуже индейцев. Эх, Надин бы сюда – вот кто не выходит из дому без влажных салфеток! Почему в тех крайне редких случаях, когда она нужна, ее никогда нет рядом?
Финн прыгает с уступа на уступ, словно снежный барс – да нет, это сравнение даже близко не передает его ловкости, гибкости, грациозной элегантности движений. Встретив трещину (не припомню, сколько их было – на мой взгляд, и одной многовато), он дожидается меня, подбадривает и следит, чтобы я не свалилась в пропасть.
Один раз я пробую выпрямиться и осмотреться – но едва не лечу с горы вниз головой, когда понимаю, на какую головокружительную высоту мы забрались. Нет, лучше уж смотреть себе под ноги. Внезапно Финн останавливается.
– Вот мы и пришли, – говорит он, окинув взором расстилающиеся вокруг бескрайние просторы. – Можно присесть, Счастлива?
– Ты и не представляешь, насколько! – сообщаю я и мешком валюсь на землю. Слышится явственный хруст костей.
Несколько минут я заново привыкаю к блаженству неподвижности; затем поднимаю глаза – и понимаю, зачем Финн притащил меня сюда. Вид и в самом деле потрясающий: все оттенки бирюзового неба в изломанной зубчатой раме гор. Я достаю фотоаппарат и делаю несколько снимков, хотя понимаю, что фотография не передаст этого буйства цветов.
– Какая красота! – вздыхаю я.
– Стоило ради этого лезть на гору? – усмехается Финн.
– Ну уж не знаю! – ворчу я и лезу в рюкзак за бутылкой воды.
Финн протягивает мне свою. Он и сам только что пил: по подбородку стекает вниз прозрачная капелька. Если слизнуть, она будет соленой… И со вкусом рыбы, напоминаю я себе. Эта мысль меня отрезвляет.
– Знаешь, дома, в Тинмауте, я однажды попробовала забраться на гору, – говорю я. – Ох, что это был за кошмар! Я решила добраться до вершины, откуда открывался вид на море: в горах были проложены тропинки, но мне показалось, что быстрее и интереснее будет лезть напрямик. Поначалу все шло прекрасно: я карабкалась, как обезьянка, и воображала себя Индианой Джонсом. Но вот, когда три четверти пути остались позади, я вдруг замечаю, что стою на узеньком уступчике, впереди – отвесная стена, позади – тоже, и что делать дальше, непонятно! Меня охватил дикий ужас! А невдалеке, по тропинке, как ни в чем не бывало поднимаются нормальные герои, которые, как известно, всегда идут в обход. Что мне оставалось? Только одно: сделать вид, что торчу на уступе ради собственного удовольствия, Я вытащила из сумки фотоаппарат и принялась снимать морской пейзаж. Представляешь, какой у меня был дурацкий вид? Вдруг камешки под ногами начали осыпаться, и я поехала вниз. Вжи-ик – и до самой земли! Разодрала штаны, ободрала ладони и коленки и чуть не выла от боли и обиды, когда приземлилась.
Зачем, интересно, я все это рассказываю? Опасаясь, чтобы Финн не составил обо мне превратное мнение, торопливо добавляю:
– Вообще-то я не трусиха. Просто иногда боюсь. – Я не дам тебе упасть, – просто отвечает он.
Я поднимаю голову, зачарованная романтичностью этих слов. Но тут же соображаю, что он имел в виду нечто весьма приземленное не поведет меня по опасному маршруту, только и всего. Расслабься, Джейми. Я отворачиваюсь и щурюсь на солнце.
«Я не дам тебе упасть». Такой фразы можно ожидать всю жизнь. Она обещает нежность и защиту. Качества, которые часто встречаются у дезодорантов и гораздо реже – у мужчин.
Повернувшись, я вижу, что Финн уже открыл помятую жестяную, банку красок и налил в углубление немного воды. Он растирает сухие краски между пальцами и растворяет в воде.
– Пока ты пишешь, я немного порисую, – говорит он так, словно ничего обычнее и представить нельзя.
– А-а. Ладно.
Я давно забыла о записях. Сижу, скрестив ноги, с блокнотом и ручкой в руках. Смотрю на три слова на чистом листе. И кое на что еще. Например, на то, как Финн наносит мазки на измятый лист этюдника…
Десять минут спустя Финн отрывается от рисования и видит, что я бездумно ковыряю ручкой пыльную каменистую почву.
– Что, не хватает слов?
Я киваю.
– Иззи говорила, что ты увлекаешься поэзией. Я думал, эти места тебя вдохновят.
– Когда это она тебе сказала?
– В «Сырных лепешках». Когда ты вышла в туалет, если быть точным.
– Хм… Странно, что она об этом заговорила. Я не пишу стихов. Когда-то, еще в школе, пробовала: а потом прочла классиков и поняла, что мне с ними тягаться не стоит.
– Что за глупость!
– Спасибо.
– Нет, я серьезно! Думаешь, я ставлю себе целью потягаться с великими художниками? Это было бы безумием. Чтобы наслаждаться своим делом, не обязательно делать его лучше всех!
– Да, разумеется, но…
Тяжело с людьми, которые не понимают самоуничижительного английского юмора.
– Знаешь, у меня есть старший брат. Он – хороший художник, по-настоящему хороший, Мне всегда нравилось рисовать, но в юности казалось, как и тебе, что это бессмысленно: такого таланта, как у брата, у меня нет, перегнать его не получится, а прослыть неудачным подражателем неохота. Поэтому я занимался тем, что брату не давалось: спортом и наукой. И в результате стал аквариумистом. Но с годами я кое-что понял. Мне нравится моя работа, потому что она бескорыстна. Мне нет нужды зарабатывать на жизнь; я не стремлюсь к признанию, не хочу никому ничего доказывать – просто занимаюсь тем, что мне нравится.
Я тупо смотрю на его шевелящиеся губы. Вот и суди о людях по внешности! Можно ли было ожидать такого красноречия от человека, полжизни проводящего в обществе рыб? Чувствую себя дурой – знакомое чувство и очень неприятное.
Будь здесь Иззи, Финну не удалось бы меня озадачить. Начать с того, что Иззи ухохоталась бы над его увлечением живописью. Для нее не существует ни рефлексии, ни сопереживания. Наши с ней задушевные разговоры происходят обычно под конец бурного застолья и кончаются тем, что кто-нибудь сваливается под стол: речь идет, разумеется, исключительно о «мужиках и как с ними бороться». Куда интереснее, чем сейчас с Финном! Нет, интереснее – не то слово… Может, просто привычнее?