Том начинает «Особенную женщину». Эта песня всегда была моей любимой: вот и теперь слова ее проникают в сердце, словно нож в масло.
– «Я что мне рай, и что мне ад? Все заменил один твой взгляд…» – поет Том, словно всю душу вкладывает в незатейливые строчки. Как счастлива женщина, к которой обращены эти слова! Но мне такое счастье не дано. Иззи умеет порабощать мужские души; я – нет. Нет во мне того, что вызывает восторг, и восхищение, и желание следовать за своей избранницей на край света. Голос Тома замирает. Я поворачиваюсь к маме, уже готовая во всем признаться – но в этот миг тишина взрывается бодрыми аккордами рок-н-ролла, и мама устремляет взгляд на сцену. Я подношу к губам бокал и опрокидываю одним глотком, чтобы утопить разом все отрезвляющие размышления.
– «Тщетны все мои надежды! Хоть приснись мне без одежды!» – умоляет Том.
– О-о-й-йе-ес! – в восторге подпеваем мы.
По окончании песни Иззи пихает меня локтем в бок и шепчет: «Пора!» Да я и сама вижу, что самое время завопить: «СНИМИ СПЕЦОВКУ, ТОМ!»
Том, кажется, немного смущен.
– Для тех наших гостей, кто не из Англии, хочу пояснить: «Сними спецовку!» – английское выражение, и означает оно попросту: «Разденься!»
Широко улыбаясь, он ищет нас взглядом – и находит.
– Откуда вы, милые дамы?
– Из Девона! – отвечаем мы хором, в восторге от того, что он выделил нас из толпы.
– И надолго в Вегас?
– Как пожелаешь, Том! – громче всех вопит Иззи. Лукаво улыбаясь, Том покачивает головой и делает знак музыкантам. Раздаются первые такты «Не стесняйся» – песенки-приглашения, как нельзя лучше подходящей к случаю.
Аманда наклоняется к нам и шепчет:
– Вы заметили, какой у Тома симпатичный трубач? Вон тот, с хохолком!
Мы с Иззи переводим взгляд на трубача – и вправду симпатягу. Он ловко управляется со своим сверкающим инструментом и сексуально двигает бедрами в такт мелодии.
– Хотелось бы мне увидеть его без трубы и прочих излишеств! – мечтает Аманда, вытягивая шею, чтобы посмотреть на нижнюю часть его тела.
Мы с Иззи тоже вспоминаем, что Том на сцене не один.
– Кого выберешь, чтобы попрощаться со свободой? – шепчет она.
– Хм-м… – раздумываю я. – Пожалуй, клавишни-ка – есть в нем что-то от Аль Пачино…
(Этот клавишник не только обаятелен, но и уверен в себе: он сохраняет невозмутимость, даже когда Том, выпевая строчку «ИМюриэл играет на рояле…» из завораживающей «Прогулки по Мемфису», с усмешкой кивает в его сторону.)
– А мне по душе саксофонист, – отвечает Иззи. – Как он будет смотреться на подоконнике у меня в спальне!
– А я бы, девочки, выбрала ударника! Вы только посмотрите, как свирепо он колотит по своим барабанам! Обожаю сильных мужчин!
– Мама! – ужасаюсь я.
– Ну… – Мама опускает глаза и хихикает. Тут только я замечаю, что она уже сильно «под мухой». – Должна же я иметь под рукой запасной вариант, на случай если Том сегодня вечером занят?
Мы дружно хохочем.
– Надо почаще устраивать девичники! – резюмирует Иззи.
В финале «Поцелуя» мы поднимаемся с мест и посылаем бесчисленные воздушные поцелуи – Тому, его группе, рабочим сцены, шумной компании ребят из Уэльса в первом ряду. Какой кайф! Проживи хоть сто лет – большего удовольствия не гюлучишь!
Но, оказывается, нет предела совершенству. Мы уже готовы вслед за прочей публикой потянуться к выходу, как вдруг к нам приближается человек в черном костюме.
– Мисс Ингем, мисс Миллер и их гости? Мы киваем, не понимая, в чем дело.
– Меня зовут Сэнди, я организатор концерта, – представляется он. – Не будете ли вы так любезны следовать за мной…
– За кулисы? – ахает мама, в восторге сжав его.
– Да, мэм.
– К Тому Джонсу?!
– Да, мэм.
– О! Спасибо вам! Спасибо! – И, задыхаясь от восторга, она бросается ему на шею.
Я смотрю на нее с восторгом и обожанием. Такое чувство, словно я перенеслась во времени и вижу, какой была моя мамочка в шестнадцать лет.
– Ридова работа? – спрашиваю я у Иззи.
– Наверное, – шепчет она. – Может, и моего саксофониста увидим?
Мы проходим гулким коридором. Мама бежит так, что я едва за ней поспеваю: она крепко сжимает мою руку и дрожит от нетерпения. С одинаковыми застывшими улыбками на… – черт с ним, со стилем – на застывших лицах мы входим в плюшевую гостиную. Здесь уже собралось человек с полдюжины: Сэнди с невозмутимым видом разносит гостям канелюры шампанского. Мы делаем вид, что попадаем на такие приемы чуть не каждый день: убедительнее всего получается у нас с Иззи – мы уже пообтерлись здесь и нахватались лас-вегасского шика.
– Ваше здоровье! – произносим мы хором, звеним бокалами, а затем украшаем их отпечатками губной помады.
Я пытаюсь вытереть свой пальцем, но безуспешно – палец становится цвета фуксии, а бокал выглядит еще хуже прежнего. Оглядываюсь кругом в поисках салфетки – идеально подошли бы белые брюки Надин. А Аманда тем временем как бы невзначай интересуется у Сэнди именем душки-трубача.
– Это Дэнни Фэлкон. Он сейчас в гардеробной-Б, но, возможно, заглянет сюда перед уходом.
– Надеюсь, – отвечает Аманда и меняется местами с Надин, чтобы следить за дверью.
Сестрица что-то притихла: встав перед зеркалом, она приглаживает волосы с таким тщанием, словно собирается на прием к королеве, Иззи и Синди у соседнего зеркала занимаются куда более подходящим делом – вертятся так и этак, проверяя, достаточно ли глубоки их вырезы.
И вот – наконец-то! В комнату входит Том Джонс. Все вокруг растворяется и блекнет в лучах его обаяния. Все в нем удивительно, но более всего – глаза: синие, как море, пронзительные, как рентгеновские лучи, нежные и глубокие, как его песни.
Он проходит по комнате, здороваясь с новыми друзьями и обмениваясь шутками со старыми. Все ближе – о боже! – все ближе к нам!
Сэнди представляет нас.
– Надеюсь, я не разочаровал вас, милые дамы? – И Том смеется своим знаменитым звучным смехом.
Мы едва не выпрыгиваем из трусов, вопя: «Нет-нет, что ты! Потрясающий концерт! Что за голос! Живая легенда! Лучший вечер в моей жизни! Я вся твоя!» – и так далее.
– Кто же из вас, красавицы, выходит замуж?
Мы с Иззи делаем шаг вперед.
– Прости, Том, это разобьет тебе сердце, но я люблю другого! – притворно вздыхает Иззи.
– А я умею склеивать разбитые сердца! – раздается вдруг мамин голос.
Ничего себе! Не каждый день видишь, как твоя мама флиртует. Тем более с ТОМОМ ДЖОНСОМ!
– Спасибо за заботу, милая! – И он подмигивает.
Я уже знаю, что, вернувшись домой, мама достанет из тайника пачку снимков Тома Джонса, которые собирала еще девчонкой, и, пересматривая их, снова и снова будет вспоминать эти минуты.
– Вы разрешите с вами сфотографироваться? – осмеливаюсь спросить я.
– Разумеется!
Широко разведя руки, Том заключает нас всех в объятия, а Сэнди, взяв у Иззи фотоаппарат… вдруг останавливается.
– А где шестая? Вас же было шесть!
Мы оглядываемся. Аманды не хватает!
– Да вон она, в дверях! – кричит Синди.
Громкими криками мы приветствуем Аманду с ее душкой-трубачом. О чем они говорят, отсюда не слышно, зато видно, как он что-то царапает на салфетке – ясное дело, телефон.
Фотоснимки… автографы… что ж, пора и честь знать. Том уже готов идти: но в этот миг мама отчаянным движением бросается ему на шею и срывает с губ своего кумира страстный поцелуй.
– Ну твоя мама… – оборачивается ко мне Иззи. Глаза у нее расширены, челюсть отвисла. – Ну дает!
Девичник продолжается в латиноамериканском клубе «Залива Мандалай» – самом зажигательном клубе Лас-Вегаса. Народу – не протолкнуться! Мы пробираемся сквозь толпу в тихий уголок, где виднеются соблазнительные кресла в форме буквы S. Мама восхищается влажно-блестящими стальными стенами, Аманда гладит кресла по мохнатым спинкам, а Надин улыбается и прищелкивает пальцами в такт музыке, что вообще-то на нее совсем не похоже. Вдруг Иззи толкает меня в бок.