В этом смысле спасение профессора Упыра, вынужденно предпринятое мною еще на Развилке номер 5, могло породить в нежных душах абсолютно неоправданное разочарование. Вот, мол, опять подлец ушел от заслуженной кары… Уверяю вас, нежные: нет! Никуда он не ушел. Он просто не заслужил такой легкой смерти, вот и все. Упыр умер иначе. Умер вот здесь, в нижевыстроенном тупике. Я выкопал этот тупик специально для профессора. Видите ли, я тоже немножко копаю… И поверьте, мерзавец получил по полной программе. По полной! А потому рекомендую вам сразу же, не заходя в карательный тупик, с легким сердцем отправляться на “Развилку 9: Эстер”.
Ну, а если кто хочет лично удостовериться, тогда пожалуйста… Хотя, по-моему, совершенно не обязательно углубляться в темный и грязный переулок для того, чтобы лишний раз убедиться в наличии там крыс и мусорных баков. Это предсказуемо еще больше, чем “все они копают” или “родился — умер”.
Бар “Бэк Юньон” помещался в темном портовом переулке, скорее, даже в тупике. На какие средства он существует, не знал никто; но всем было понятно, что уж никак не на деньги клиентов. Анархисты, являвшиеся его единственными посетителями, за выпивку не платили по идеологическим соображениям. Кое-какие догадки могли бы прийти в голову внимательному наблюдателю при взгляде на висевшие за стойкой дипломы с эмблемами Евросоюза, ЮНЕСКО, а также Международного фонда Борьбы за Мир и Демократию. Впрочем, внимательные наблюдатели в “Бэк Юньон” не заходили никогда.
Не существовало единого мнения и по поводу происхождения названия бара. Враги и завистники именовали его завсегдатаев “Союзом Задниц”, да и сами анархисты находили в странном имени, по меньшей мере, обидный намек на провинциальный характер организации. Утверждалось также, что в оригинале имелась в виду фамилия одного из отцов анархизма, что-то вроде Бэкъюнина, но ручаться за это не стал бы никто. Да и зачем ручаться? Кого волнует название?
— Главное, чтоб выпивку ставили, правда, Лео?
Малахольный Лео радостно кивнул и звякнул своим стаканом о подставленную карподкинскую кружку. Они сидели у стойки, спиной к необычно многолюдному залу. На этот вечер была назначена выплата поощрительных премий, и казначей организации уже обходил помещение, отслюнивая каждому соратнику по нескольку банкнот из толстой денежной пачки. Казначей отзывался на кличку Маркс, что, видимо, символизировало его близость к капиталу. Для предотвращения возможных революционных ситуаций за Марксом неотступно следовали два дюжих наемных охранника.
Подойдя к Карподкину и Лео, Маркс положил на стойку четыре бумажки, но отходить почему-то не спешил.
— Что-то мало бабла, — сказал Карподкин, пользуясь моментом.
Обычно спорить с Марксом было не только опасно, но и бесполезно. Однако на сей раз чуткий Карподкин уловил некую, пока еще не очень понятную возможность. У казначея явно назрел какой-то особый базар. Не зря же он стоит рядом, не уходит, поглаживает длинную окладистую бороду. А за базар нужно раскошеливаться, фраеров-то нету.
— Это почему же? — прищурился Маркс.
Охранники придвинулись поближе. Лео съежился.
— Ясен пень почему, — миролюбиво, но твердо отвечал Карподкин. — За участие сотня, так? Значит, за две демонстрации по двести на рыло, так? Бонус за камни — по двадцатке. Бонус за раскачивание забора — еще червонец. Плюс — менту по кумполу попали. А это уже полтинник. Итого, братишка Маркс, нам с Лео причитается пятьсот десять монет, как минимум. А ты четыреста ложишь.
Маркс улыбнулся.
— Грамотный ты больно, Карподкин. На анархиста не похож. Может, ты засланный мировым глобализмом?
— Да я тебе за такие слова… — вскинулся было Карподкин, но Лео умоляюще вцепился ему в плечо, зашептал на ухо.
— Не надо, что ты… зачем… четыреста тоже деньги…
— Вот что, ребята, — сказал Маркс, наклоняясь над стойкой. — Теперь серьезно. Дам я вам еще два раза по столько, не вопрос. Но нужно дело сделать. Вы ведь в Матароте живете?
— Ну? — насторожился Карподкин.
— Выходит, колледж Упыр должны знать… — Маркс посмотрел на часы. — Сейчас около шести. В десять оттуда забирают контейнер с гуманитарной помощью осажденному народу Полосы. От вас требуется совсем немного: присоединить к грузу еще и наш скромный вклад. Вот эту маленькую посылку для братьев-полостинцев.
Он кивнул одному из охранников и тот, сняв с плеча, осторожно опустил на стойку небольшой розовый рюкзачок, расшитый зверюшками и цветами.
— А что там? — спросил Лео, благоговейно трогая рюкзак.
— Детское питание, — ухмыльнулся Маркс. — Ну, так как? “Товар—деньги—товар” — слышали такое правило?
— Нам хватило бы просто “денег”, без всякого “товара”, — сказал Карподкин. — Сколько ты говорил? “Два раза по столько”? Это выходит полтора куска.
— Быстро же ты считать разучился! — изумился Маркс. — Вообще-то выходит восемьсот, но будь по-твоему. Главное, доставьте вовремя. И это… трясти рюкзачок не надо. И на пол не бросайте. Короче, без резких движений.
— Детское питание, значит… — покачал головой Карподкин. — Ага.
Казначей засмеялся.
— Ну и что? Даже метла, случается, стреляет, а уж детскому питанию сам черт велел сдетонировать. Так что вы уж поосторожнее, ладно?
Он положил деньги на стойку. Пересчитав, Карподкин кивнул.
— Кому передать?
— Ректору, профессору Упыру. Принесете прямо к нему в кабинет. Он будет ждать до половины десятого… — Маркс снова посмотрел на часы. — Советую поторопиться. Опоздаете — сами все съедите. Это я вам лично обещаю… с последующей детонацией.
Казначей неприятно хохотнул и отошел.
— О чем это он, а? — дернул друга за рукав обеспокоенный Лео.
— Не бери в голову, — сказал Карподкин. — Бабки хорошие. И дело простое: взял, передал и домой. Допивай и пошли.
Настроение было хуже некуда. Профессор Упыр в который уже раз за вечер достал из бара бутылку, плеснул виски в стакан, подумал и налил еще, втрое больше обычного. Чертовы обстрелы! Сам он ракет не боялся. Да и чего, спрашивается, бояться, если система оповещения предоставляет вполне достаточно времени, чтобы укрыться? Кому она страшна, эта дурацкая “усама”, больше похожая на хлопушку? Мины и то опаснее. Но мины до колледжа пока не долетают…
Он сделал большой глоток и с досадой покосился в окно, туда, где виднелась цепочка городских огней. На кой черт тогда власти города N. отменили занятия во всех школах и общеобразовательных учреждениях, включая и колледж Упыр? Выборы на носу, будь они прокляты… вот и отменили. Глядите, мол, как мы о детях заботимся… тьфу, лицемеры! А что учебный процесс срывается, так на это им, понятное дело, наплевать. Уже третья неделя пошла, третья!
И если бы только учебный процесс… Профессор с тоской посмотрел на стол для приема зачетов и экзаменов. Это ж сколько дней без зачета? Страдальчески морщась, он начал загибать пальцы. Восемнадцать! Восемнадцать дней воздержания! И сучка-секретарша тоже хороша: сбежала на больничный. Знала, гадина, что теперь ей придется за весь курс отдуваться, вот и сбежала. Уволить мерзавку. Пришить какую-нибудь аморалку и уволить. А потом сбить машиной и переехать — туда, сюда, туда, сюда… восемнадцать раз, за каждый потерянный день… сволочь…
Упыр сжал кулаки. В лунном свете поверхность экзаменационного стола отсвечивала белым, как ягодицы первокурсницы. Он вспомнил последний принятый зачет. Ох… слюна липкой струйкой стекла из профессорского рта на раскрытый перед ним роскошный ежедневник в кожаной с золотом обложке. Дерьмо!.. Ректор в отчаянии крутанул головой. Эдак и сбрендить можно. Хоть бы козу какую-нибудь, что ли… Жаль, в колледже нет животноводческого отделения. Надо бы завести специально для таких случаев. Чистеньких таких козочек, бее-е-е… бее-е-еленьких таких козочек… Упыр снова пустил слюну. Дерьмо!..