— Ами… уйдут… — прошелестел Кофман.
— Не стрелять! Пусть они сначала все сюда вылезут…
В отверстии мелькнула тень и чей-то пронзительный голос завизжал:
— Ахр-рам ах-раб! Ахр-рам ах-раб!
“Черт! — подумал Ами. — Неужели заметили? Тогда надо…”
Увы, его тактическим задумкам не суждено было осуществиться. Рядом с ужасающим ревом вскочил на ноги сумасшедший фермер Хилик Кофман.
— Ур-ра! — завопил он. — Впер-р-ред! За мирр-р-рный трр-руд! За товарр-р-рища Сталина!
— Хилик! Стой! — крикнул Ами.
Но остановить атакующий порыв старого коммунара не смогла бы сейчас и целая танковая бригада. В три прыжка он достиг отверстия и засуетился, вытаскивая из гранаты чеку. Ами закрыл глаза. Если полосята еще не убежали, то Кофман погиб. Но выстрелов не последовало: очевидно, полостинские землекопы уже неслись вниз по своему туннелю, уверенные, что наткнулись на страшного подземного джинна. Справившись с чекой, Хилик швырнул в отверстие связку из нескольких гранат.
— Ложись! — крикнул Ами, молясь лишь о том, чтобы выдержал туннельный крепеж.
Хилик упал, прикрывая голову. Прогремел взрыв, оглушительный в тесной кишке туннеля, прогремел и смолк, сменившись не менее оглушительным звоном в ушах. Ами открыл глаза, нащупал и включил фонарь. Вокруг висела густая песчаная пелена. Крепеж устоял. Рядом шевелился, приходя в себя, Боаз.
— Хилик! Ты жив?
— Жив…
В оседающем песчаном тумане угадывалась мощная фигура фермера. Ами зло сплюнул.
— Ну и жаль. Лучше бы тебя, дурака, убило. Ты нас всех чуть не похоронил своими гранатами. За Сталина он, видите ли… идиот… Я ведь предупреждал: только по команде!
— Извини, командир, — виновато проговорил Кофман. — Увлекся. Давно в атаку не ходил, соскучился.
— Ладно, черт с тобой. Уцелели и слава Богу. Боаз, скажи ребятам, чтобы включали свет. Хилик, собери оружие и наверх…
Ами влез на свою коляску, подъехал к отверстию, заглянул. Так и есть: полосячий туннель завалило наглухо.
— Ами, — робко сказал сзади Сироткин. — А они не вернутся?
— Что они, дураки — возвращаться в обнаруженный туннель? Да и есть ли кому возвращаться? После такого взрыва там наверняка на десятки метров обрушилось.
Хилик Кофман повесил на плечо карабин и сумку с гранатами, нагнулся за пулеметом, заботливо стряхнул песок.
— Хорошая машина, — сказал он. — Еще пригодится, вот увидите. Если враг не сдается, его…
— Наверх! — в бешенстве заорал Ами Бергер. — Наверх! Марш!
От деда воняло старым немытым телом и ненавистью — запахами, кое-как терпимыми лишь тогда, когда они исходят от тебя самого.
“А не пришибить ли его? — воротя нос, подумал Карподкин. — Все не дохнет, собака, живучий…”
Погоди-ка… он же давно помер, дед-то. Ну да, помер. Ты же его самолично в фонтане похоронил, перед мэрией. Ну да, похоронил. А чего же он тогда дышит, хорь старый? И не только дышит, но и шамкает что-то… а уж из пасти-то как несет — хоть противогаз надевай! Вот ведь какие сны бывают — с запахами.
— Ты им отомстишь, — бормотал дед, едва шевеля беззубым ртом. — Подвинься поближе, чтоб никто не услышал. Я расскажу, как это сделать. Поближе…
— Да знаю я, — нетерпеливо отмахнулся Карподкин. — Ты мне уже рассказал тогда, еще перед смертью. Сколько можно повторять? Думаешь, мне эти сны приятны? Во сне, дед, другое увидеть хочется, совсем другое…
— Ну, и как продвигается? — дед приставлял к уху морщинистую ладонь. — Копаешь?
— Копаю. С помощником. Да я тебе уже тыщу раз рассказывал.
— А ты еще расскажи… доставь радость старику…
— Недолго уже осталось, дед. Мы со своей стороны копаем, полосята со своей. На полпути встретимся. Каждую неделю по телефону переговариваемся.
Номер телефона дед сообщил Карподкину еще тогда, на смертном одре, на ухо. Чтобы знал, с кем договариваться на той стороне. Карподкин позвонил не сразу: трудно было поверить дедовским сказкам. Но когда позвонил, из автомата, для конспирации, как велел дед, то там действительно ответили. Ответить-то ответили, но поверить тоже не спешили. Проверяли, что Карподкин за птица. В баре “Бэк Юньон” казначей Маркс стал посматривать на него со значением: мол, интересуются тобой интересные люди. К чему бы это?
Карподкин в ответ только оттопыривал губу: как же, стану я тебе рассказывать. Дедова мечта о мести мало-помалу становилась его собственной мечтой, а мечту положено беречь, не выдавать никому, даже самым близким. Вот и дед ему, внуку единственному, рассказал лишь перед тем, как откинулся, а до того молчал, ни гу-гу. Казначей потыркался, да и отстал, но рекомендацию, видно, дал хорошую. Ну а потом пошло: наладили надежную связь, раз в неделю, координация усилий и все такое прочее…
Своему помощнику, малахольному Лео Карподкин мало что рассказывал. Зачем? Тот и так слушался беспрекословно, смотрел с восторгом, чистый раб, даром что анархист. Вот и выходило, что поговорить получалось только с дохлым дедом, во сне. Наверное, поэтому старый и приходил так часто: ему-то, небось, там, за гробом, тоже поделиться было особо не с кем.
— Хорошо… — улыбнулся дед. — Значит, скоро. Ты уже решил, кого первым убьете?
Карподкин блаженно потянулся. Эту часть беседы нравилась обоим одинаково.
— Бергера, думаю. Я ему сам очередь влеплю. Прямо в рожу его нахальную. Прямо в рожу! А потом Хенов, обоих, с выродками ихними. А потом сразу к Хилику с его таиландскими псами… А девок я лично отдраю, по очереди.
— Времени не хватит, — засомневался дед. — Убить быстрее. Оставь одну на развод, а остальных — полосятам. Они тоже до свежего мяса охочие… Ну, а потом, после Матарота?
— А потом посмотрим, — важно сказал Карподкин. — Может, на базу двинем, а может, прямиком в город. Зависит от того, сколько полосят выйдет. Я-то куда угодно проведу, ты не сомневайся.
Дед счастливо рассмеялся. Они часто обсуждали свою заветную месть-мечту и в воображении уже перестреляли такое количество странников, что его с лихвой хватило бы на несколько армейских дивизий и десяток городов N. Но для настоящего воплощения этой мечты требовалось прежде всего закончить туннель. Туннель, который вел из-под дома анархистов в сторону Полосы. Туннель, навстречу которому вели свой подкоп полосатые друзья, стосковавшиеся по обильному сырью для полосования.
Когда Карподкин представлял себе момент встречи, его начинала бить дрожь. Вот его лопата проваливается в пустоту… Вот он пробивает тонкую песчаную стенку… Вот спешат к нему, радостно протягивая руки, дружественные полосята. Их много и все с автоматами. А еще лучше — с автоматами и с ножами, большими острыми ножами, похожими на кривые турецкие ятаганы. Они вручают то же самое и Карподкину.
“Идемте! — кричит Карподкин. — За мной! Вперед!”
И все они бегут за ним. Их сотни. А еще лучше — тысячи, сотни тысяч! Они выскакивают из карподкинского туннеля и быстрой лавой растекаются по округе. Сначала они работают только ножами: рубят головы, режут горла, вспарывают животы… Слышен только стон, стон, стон… предсмертный стон всех этих гадов, знакомых и незнакомых, странников Матарота и окрестностей.
И Карподкин с наслаждением режет вместе с полосятами. Вот он подскакивает к наглому Ами Бергеру, который пытался удрать, да повалился набок в своей дурацкой коляске. Карподкин плюет ему в рыло и неспешно замахивается ятаганом.
“Нет! Нет!” — закрываясь дрожащими ручонками, кричит ненавистный Бергер.
“Вжик!” — свистит неумолимый карподкинский ятаган.
“Бум!” — падает ненавистная голова с ненавистных плеч.
“Нет… нет”, — шепчет голова, выдувая кровавые пузыри.
А Карподкин бежит дальше — к ненавистному жлобу Кофману, к ненавистным переселенцам Сироткиным, к ненавистному гомику Горовицу… всех под нож, всех, до одного! А потом, когда все они уже перерезаны, тысячи полосят поворачиваются к Карподкину и кричат: “Куда? Куда теперь?”
А он поднимает над головой автомат и кричит: “За мной! Вперед!” И они вместе бегут в столицу, и там уже начинается такая потеха, что даже и не представить… Карподкин бежит по улицам, бежит быстро, потому что недорезанных ненавистных странников еще много, надо успеть зарезать всех… “Стреляй, так быстрее!” — подсказывает дед, и Карподкин начинает стрелять, но недорезанных все равно много, а теперь к ним добавляются еще и недостреленные.