— Пойдем, парень, я уже свободен, — шепчет на ухо Пантелеймон Пантелеевич.
— Если можно, — говорит Марк, — я хотел бы посмотреть, как голова соединится с туловищем.
— Голова каучуковая, — шепчет Пантелеймон Пантелеевич, — а поет он животом. Я этого Ваську давно знаю. Большой мошенник.
Выходят в темноту.
— Чердак хороший, теплый, — говорит Пантелеймон Пантелеевич, — главное, чтоб у тебя к моей жене почтение было. — Он оглядывается. — Черт принес городового… Прицепится сейчас.
— Стой, куда прешь? Откуда чемоданы? Краденые?
— Ваше благородие, это у меня жилец новый. Художник. Еврей.
— Еврей? Вид на жительство есть?
— Все есть, ваше превосходительство. — И шепчет Марку: — Два рубля давай.
— Два рубля дорого, — говорит Марк.
— Ну уж ладно, художник, ты мне нравишься, я за тебя рассчитаюсь. — Он подходит к полицейскому и неожиданно бьет его головой в лицо. Полицейский падает. — Побежали!
Марк бежит, задыхаясь, с чемоданом, сзади тарахтит полицейский свисток.
— Скорей сюда, кажись, ушли…
Марк весь в поту вслед за гармонистом поднимается по винтовой лестнице. Пантелеймон Пантелеевич отпирает дверь.
— Нюша, принимай нового жильца… Художник.
— Опять напился, — говорит Нюша, выходя в ночной рубашке, на которую наброшен цветастый платок, — опять квашеной капусты нажрался, свинья.
— Не ворчи. Покажи лучше новому жильцу его место. Это художник… Еврей.
— Сам показывай своему еврею, дурак! — И уходит.
— Нюша, — говорит Пантелеймон Пантелеевич, — у тебя есть Бог или нет? О женщины, разорители домашних очагов! — Произнеся монолог, Пантелеймон Пантелеевич показывает Марку его половину чердака, которая отделена от хозяйской одной лишь занавеской.
— Места много, — говорит Пантелеймон Пантелеевич, — хошь рисуй, хошь танцуй… Кровать мягкая, и всего четыре рубля в месяц… Сейчас задаток — рубль…
Взяв рубль, хозяин желает спокойной ночи и уходит. Марк ложится, смотрит на чердачные перекрытия, которые вскоре раздвигаются, открывая над головой синее небо. Шелестят крылья.
— Это ангел, — шепчет Марк, не в силах оторвать глаза от слепящего света, — ангел, дай мне увидеть себя.
— Смотри, — шепчет ангел, — ты будешь видеть меня одно лишь мгновение. Видишь?
— Вижу. — Синева, пронизанная золотом, возносится вверх… Снова темно.
Марк открывает глаза. Над головой чердачные стропила. За занавеской спорящие голоса, мужской и женский.
— Уйди… Нажрался квашеной капусты и пристаешь…
— Нюша, я оскорблен в своих чувствах законного супруга.
— Отстань, выродок!
Слышна возня, звук рвущейся материи, тяжелое дыхание, сопение. Потом к сопению присоединяется скрип кровати… В чердачное окно светит морозна луна. Марк пытается заткнуть уши руками. Не помогает. Наконец скрип койки затихает и из-за занавески раздается громкий мужской храп в сопровождении тихого женского плача. Только под утро Марк наконец уснул.
По дороге на телеге ехали Аминодав и Зуся.
— Что ж это твой серб с еврейской головой? — усмехнулся Зуся. — Не слишком много мы у него заработали. Еле—еле покрыли расходы.
— Ты, Зуся, извини меня, типичный неудачник, извини меня, бездельник, — сказал Аминодав. — Пока ты шлялся по шинкам, я с господином Симичем кое-чем занимался и кое-что понял.
— Что ж ты понял? — усмехнулся Зуся.
— Я понял, что австрийская империя не может сама себя накормить хлебом. Хлеб ей придется ввозить.
— Кто ж ее накормит хлебом?
— Я.
— Ты? Почему же ты не сообщил об этом австрийскому императору?
— Когда я стану миллионером, посмотрим, кто будет смеяться. Ну скажи, Зуся, где Австрия может взять хлеб? Вывоз хлеба из Венгрии незначителен. Ну скажи, Зуся, где Австрия возьмет хлеб?
— Не знаю, Аминодав. Я об этом, пусть извинят меня австрийцы, как-то не думал, — сказал Зуся.
— А я думал, — сказал Аминодав. — Во Франции? Смешно. В Германии? Оставьте меня. В Испании? Нет, только в России, конечно, на взаимно выгодных условиях. Дешевый хлеб против дешевого каучука и стекла. — Все более вдохновляясь, Аминодав вытащил из кармана бумаги. — Вот у меня цифры. Посмотри на процент обработки каучука и стекла в 1897 году и 1902 году…
— Извини меня, Аминодав, — сказал Зуся, — я в этом все равно ничего не понимаю, но зато я понимаю, что нам негде ночевать. Пока ты не стал миллионером, у нас нет денег на гостиницу, и поэтому надо поискать какой-нибудь сельский постоялый двор. Уже смеркается, и австрийские жандармы не пропустят нас через мост.
Приехали на постоялый двор, поужинали, легли спать, но не спалось. Едва задули свечу, как начали чесаться. Опять зажгли свечу, и во время поиска блох и клопов Аминодав попытался продолжить рассказ о своих финансово—промышленных планах. Однако Зуся сказал: