— Пойдем—ка лучше в шинок да поедим польских фляков. Хочется польских фляков. Скажу тебе, Аминодав, ты со своими планами много потерял, не пошел со мной, когда я тебя звал. Я нашел в Кракове шинок «У Станчика». Ну, скажу тебе, фляки… Рубец заливают процеженным бульоном… Морковь, петрушка, репчатый лук, тонко нарезанный. Овощи подрумянивают в жире, рубец нарезают тонкими полосками, кладут в соус… Густота смеси должна быть такая же, как густота супа… Конечно, перец, мускатный орех, тертый сыр…
— Пойдем, пойдем в шинок, — сказал Аминодав.
Пришли в шинок, заказали фляки. Пока ждали заказ, Аминодав опять пытался затеять разговор о своих планах, а Зуся вдруг начал вспоминать, как в Кракове ел фаршированную гусиную шейку.
— Если я когда-нибудь попаду в рай, то попрошу у ангела, чтоб мне до второго пришествия разрешили питаться только шейкой гусиной фаршированной… Телятину и гусиную печень рубят вместе с замоченной в молоке булкой, соединяют с желтками и мелко нарезанными грибочками…
В шинке было шумно, гуляли польские пьяные холопы, кажется, на свадьбе. Уж и драчка какая-то меж ними началась, уж и за волосы друг друга тягать стали, уж и кто-то кровь из-под носа утер, однако, увидав двух евреев, сразу меж собой примирились.
— Смотри, — сказал тот, кто утирал кровь из-под носа, — жиды пришли.
— Ишь, пся крев, как расселись, нехристи!
— Эй ты, дух нечистый, жидовский, сгинь с глаз! — сказал третий и, кинув обглоданную кость, попал Зусе прямо в лоб.
Компания засмеялась.
— А погоди, я его с одного прицелу, — сказал второй, бросил яйцо и опять попал в Зусю.
— Все время попадают в меня, потому что я сижу ближе, — сказал Зуся.
— Это же ты звал сюда кушать польские фляки, — сказал Аминодав. — Черт с ними, с этими фляками! Уйдем от этих проклятых гоев.
— Как же мы уйдем, если уже заплатили за пиво и фляки? — сказал Зуся. — Выпьем пиво, съедим фляки, тогда и уйдем. Пан кельнер, — обратился он к проходившему мимо официанту, — отчего не несете нам пиво и фляки? Ведь мы заплатили.
— Подождешь, чертов юда! — сказал официант.
— Ой, азохен вей, — кривляясь, сказал один из холопов, — куда ты так торопишься, Янкель? Какие у тебя дела? Проклятое племя. Ищешь, кого б обворовать да обмануть? Попробуй, жид, христианского гостинца. — Он бросил огрызок яблока и опять попал в Зусю.
— Давай пересядем, — сказал Зуся Аминодаву, утираясь, и сел позади Аминодава.
— Ты почему в переднего все кидаешь? — сказал второй холоп. — И другой собаке пусть достанется. — Он бросил огрызок соленого помидора и опять попал в Зусю.
— Видишь, Зуся, — сказал Аминодав, — все предопределено Богом. Пока не поздно, не будем испытывать Божьего терпения и уйдем.
— Перевешать бы всю жидовню! — сказал молчавший до того седой пан. — Ах, матка бозка, поглядите, панове, на эти жалкие рожи… Ах поганцы! Они и Христа распяли, проклятые Богом люди… Эй, — обратился он к молодому поваренку, который проходил мимо с ведром кухонных помоев, — вот тебе золотой, облей—ка помоями обоих жидов.
— Ясновельможный пан, — сказал официант, — мне по долгу положено обслуживать клиентов. — И, вырвав у поваренка золотой, он забрал у него ведро помоев, подошел к Зусе и Аминодаву и, засмеявшись, сказал: — Вот ваше пиво и ваши фляки. Пейте и кушайте, Шлема и Шмуль. — После чего облил помоями Зусю и Аминодава.
Зуся и Аминодав, мокрые, вскочили, выбежали из шинка и помчались на постоялый двор, дрожа от холода.
Утром усталые и раздраженные Зуся и Аминодав поехали дальше. Выехали в заснеженное поле.
— Надо запомнить это проклятое село, — сказал Аминодав, — как оно называется.
Подошли к столбу, на котором была табличка с названием. По слогам прочли — Освенцим.
Поздним вечером Марк сидел у мутного оконного стекла на единственном стуле перед мольбертом, изредка касаясь кистью холста. Раздался робкий стук. Поскольку двери не было, а в занавес стучать было нельзя, хозяйка стучала в стенку.
— Войдите, — сказал Марк, не отрываясь от холста.
— Марк Захарович, — сказала хозяйка, входя, — извините, что поздно.
Я вам постельное белье хочу поменять.
Хозяйка начала возиться у постели, кровать заскрипела. Марк отложил кисть и посмотрел на хозяйку. Она была в капоте, одетом поверх ночной рубашки, на плечах платок. Русые волосы заплетены в толстую косу.