— Вместе с французским коньяком, — улыбнулся его спутник.
— Это поэт Людвиг Рубинер, — Вальден указал на него.
— Знаете, мосье Вальден, что надо сделать? — сказал Конюдо. — Надо организовать в Берлине выставку работ этого молодого человека. Вы не знакомы? Мосье Шагал.
Было выпито несколько бутылок. Плыл над столом табачный дым. Рубинер читал нараспев:
— Ночи разбрасывали пламенеющие пальмовые листья над Берлином.
Вечера, как желтые звери, плыли над Фридрихштрассе.
Берлин из колючих площадей, из серых переулков извергал синюю лаву вулкана.
Женщины прогуливали сами себя, мужчины лупили глаза.
Ноги пробегали по Берлину, волосы пылко раздувались.
Солнце опускалось все ниже, жар заката пылал в мужчинах…
— В последнее время в Берлине я чувствую себя, точно лошадь, запряженная в тяжелый воз, — сказал Вальден. — Берлинский воздух все тяжелеет.
— Будущее всегда тяжело, — сказал Рубинер. — Тяжесть Берлина — это тяжесть будущего. Мы, социалисты, вызвали к жизни это будущее ради миллионов обездоленных.
— А ты задумывался, Людвиг, над тем, что случится, если чиновно-прусский дух, если пруссачество соединится с социализмом?
— Но возможна ли такая химера? — спросил Шагал. — Насколько я знаю, прусский кайзер преследует социалистов.
— О, господин Шагал, — улыбнулся Вальден, — до сих пор были известны химеры греков, химеры индусов и китайцев, соединение козы со львом, человека с лошадью, человека с козлом, но если появится немецкая химера, если пруссачество соединится с социализмом, мы получим анатомически неразличимое сочетание в одном туловище человека со свиньей.
— Лишь только собираются за столом два немца — сразу начинаются разговоры о дьявольщине и уродстве, — сказал Конюдо. — Мы, французы, любим совсем другие формы фантастики. Наше веселье таит в себе отвагу. Только чудовищная катастрофа, вызванная безумием небес, воды, земли, огня, могла бы поколебать веселье Парижа.
— Мне кажется, — сказал Вальден, — что над крышами Берлина такая чудовищная катастрофа уже нависает, но в Париже она еще не чувствуется, и ради этого я приезжаю сюда, чтобы передохнуть. У нас, немцев, есть поговорка, относящаяся к хорошей жизни: живу, как Бог во Франции.
— Французы о хорошей жизни говорят: как петух в тесте, — сказал Конюдо.
— А русские говорят: как сыр в масле, — сказал Шагал.
— Скучаете по России? — спросил Вальден.
— По Витебску, — сказал Шагал. — Здесь, в Париже, мне очень не хватает витебского сыра и масла… Впрочем, французского сыра и масла мне тоже не хватает…
Шагал сидел в прихожей огромной квартиры. Вокруг были запахи и звуки богатой жизни. Из кухни доносился стук поварских ножей, очевидно, рубивших мясо, из салона до головокружения пахло свежими булочками и кофе, и, очевидно, из детской, доносились играемые на фортепиано гаммы. Потом детский голосок начал петь французскую песенку. Вышел толстомордый лакей и, не обращая внимания на Шагала, начал чистить штиблеты.
— Мосье, — нерешительно, робко обратился Шагал к лакею, — я сижу в прихожей уже полчаса. Не могли бы вы напомнить обо мне мосье Дусэ? Ему писал обо мне рекомендательное письмо мосье Конюдо.
Лакей отставил хозяйские штиблеты и пошел в столовую. Позвонили в дверь. Опять появился толстомордый лакей.
— Мосье, — обратился к нему Шагал, — вы сказали обо мне?
— Один момент, — сказал лакей и открыл дверь.
— Пьер, это зеленщик? — спросил женский голос.
— Нет, мадам, — сказал лакей. — Мадам, вы заказывали цветы из Ниццы?
— Заказывала. — Появилась пахнущая духами дама, взяла у лакея огромный свежий букет и протянула разносчику хрустящую банкноту не менее пятидесяти франков.
— Мадам, — сказал Шагал, — я сижу уже полчаса… Мосье Конюдо написал мосье Дусэ рекомендательное письмо по поводу пятидесяти моих акварелей.
— Как ваша фамилия?
— Шагал… Я русский художник.
— Сейчас. — Она ушла вместе с лакеем, нюхая букет.
Очень скоро лакей вернулся, нес в руках папку и конверт.
— Мосье Дусэ поручил мне вернуть вам эту папку и письмо мосье Конюдо и сказать, что мы не нуждаемся в лучшем колоритисте нашего времени. — Лакей засмеялся и принялся опять чистить штиблеты.
На бульваре Сен-Жермен ярко светило солнце. Пахло политой зеленью, вода струилась из шлангов поливальщиков. Торговцы овощами и фруктами предлагали со своих тележек большие помидоры, яблоки, груши, какие-то неведомые экзотические фрукты.