— Луньков в тюрьме, — тихо сказал Луначарский, — Дзержинский вычеркнул его из списка.
Горький закашлялся, харкнул в плевательницу, потом в платок.
— Карп Тимофеевич, — сказал он одному из секретарей, — немедленно соедините меня с Дзержинским... В моменты великих преобразований мы должны быть особенно чужды пессимизму, который навевают нам силы прошлого... Человек имеет право и обязан защищать свои интересы, ибо нет ничего выше человека, все для человека. Все ради человека... — Зазвонил телефон. Горький взял трубку. — Да, да, Алексей Максимович. Я просил Феликса Эдмундовича. На совещании у товарища Ленина? Надолго? Я насчет товарища Лунькова. — Горький слушал несколько минут, потом повесил трубку. — Луньков пять минут назад расстрелян, — сказал он глухо и, отвернувшись к стене, вытер глаза.
Луначарский вынул карманные часы.
— Они обычно расстреливают перед ужином, — сказал он, — сейчас пять минут восьмого.
— Алексей Максимович утомлен, — сказал секретарь, давая понять, что аудиенция закончена.
— Где ты пропадал? — тревожно спросила Белла. — Я уже думала, тебя арестовали. Я сама чуть не попала сегодня на рынке в облаву, но зато достала морковный чай и пшенную крупу.
— Я устал, и у меня болит голова, — сказал Марк, — у меня был тяжелый день. Но теперь окончательно решено — мы бросаем Петербург и возвращаемся в Витебск. Нарком Луначарский назначил меня туда комиссаром искусств.
— Вместо того чтобы мирно писать картины, ты становишься комиссаром, — сказала Белла.
— Я не просто становлюсь комиссаром, я еще основатель и директор художественной академии. Я очень рад. Какое счастье!
— Какое безумие! — сказала Белла.
— Товарищи, — торжественно произнес Зуси, — как председатель союза витебских парикмахеров рад объявить, что на нашем профсоюзном собрании, которое проводится без отрыва от производства, в качестве клиентов-содокладчиков присутствуют комиссар по делам искусств товарищ Марк Шагал (аплодисменты) и комиссар ЧК товарищ Соломон Виленский.
В парикмахерской, украшенной флагами и плакатами, сидели клиенты с красными бантами на груди, и парикмахеры с красными бантами стригли их, брили и мыли головы.
— Товарищи, — продолжил Зуси, намыливая щеку Шагалу, — прежде чем перейти к нашим достижениям, хочу по-большевистски сказать о наших недостатках. Правильно ли выполняются постановления о борьбе с эпидемическими заболеваниями для парикмахеров. Нет, товарищи. За примерами недалеко ходить. Парикмахеры, страдающие кожными заболеваниями, не должны допускаться к работе, а Князевкер Фима, имея сыпь на теле, брил клиента. То же самое можно сказать о Шраеме Леве.
— Товарищ председатель, — сказал Шраем Лева, — моя сыпь не заразная, а, как объяснил фельдшер, от большого потребления редьки.
— Прошу не перебивать докладчика, товарищ Шраем Лева, — сказал Зуси, — лучше обратите внимание, как вы стряхиваете волосы с клиентов. Стряхивание волос с клиента должно производиться осторожно, без образования пыли от костюма. Вот так, как я стряхиваю волосы с костюма товарища Шагала. Товарищ Душкин Иуда, напрасно вы улыбаетесь. На вас мне уже писали жалобы, что во время бритья вы суете свои грязные пальцы клиенту в рот.
— Мыла не выдают, — обиженно сказал Душкин. — Вы, товарищ Локшинзон, должны лучше заботиться о нуждах профсоюза.
— Товарищи, — сказал Зуси, — прекратим ненужные разговоры и, как учат большевики, сделаем правильные выводы из своих недостатков. Слово имеет наш уважаемый комиссар по делам искусств товарищ Шагал.
— Товарищи, — сказал Шагал, — сограждане мои! Я счастлив, что накануне празднования первой октябрьской годовщины возвратился в Витебск, свой родной город, чтоб создать здесь академию искусств. Отныне все малярные и вывесочные работы будут производиться только через нашу академию искусств. И я тоже всю мою живопись отдам нашей витебской академии, нашему народу. Пусть мои эскизы перенесут на большие холсты. Пусть маляры, бородатые старцы и юные подмастерья, копируют моих коров и лошадей. Двадцать пятого октября мои пронзительно-яркие животные будут покачиваться над городом, вздуваемые ветром революции под пение Интернационала. (Аплодисменты.) Я уверен, что рабочие своими улыбками покажут: они понимают меня и мое искусство.
— Товарищ Шагал, скажу вам прямо, по-большевистски, — произнес Соломон Виленский, которому парикмахер Князевкер мыл голову, — по этому поводу у нас на заседании губисполкома были серьезные сомнения. Почему, товарищ Шагал, у вас корова зеленая? Почему лошадь летит в небесах? Я сын простого биндюжника, вырос среди лошадей. Все это, товарищ Шагал, буржуазные фантазии. Что это вы себе позволяете? При чем тут Ленин и Маркс? Кстати о Марксе. Я знаю, что вы прибыли в наш город с важным мандатом, но почему вы до сих пор не выполнили заказ по изготовлению к Октябрьским праздникам шести бюстов Маркса для установки на улицах города?